Читать интересную книгу Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

— Здорово живем! Это у тебя что? A-а, ясно! Правильно, стариков надо уважать, они это любят. А ты, браток, загордился — старых друзей не признаешь. Эх, Лешка!.. Постой, я слышал, ты отличился, говорят, Евсеича обставил, верно?

Мишку я невзлюбил с первой же встречи, а после стычки у комбайна он мне вовсе стал противен. Какой-то скользкий, не поймешь сразу. Разговаривает с человеком, а у самого глаза кругом шныряют. Но сейчас, когда Мишка похвально отозвался о моей работе, он показался мне не таким уж плохим человеком. В конце концов он не родня и не брат мне, без причины, зря хвалить не станет!

А Мишка продолжает нести разную чепуху. У него есть привычка во время разговора облизывать губы, словно минуту назад его угостили чем-то вкусным.

— Авансик получил? Толково! То-то, смотрю, из магазина прешь, точь-в-точь миллионер какой. Сколько?

— Чего — сколько? — не понял я.

— Во, чудак! Аванса, говорю, сколько дали?

— A-а… Тридцать два. С копейками.

— Ого, крупная деньга! В наш просвещенный век, как сказал один поэт, деньги — сила!.. А… подарки старикам ты как, обмыл? Не доходит? Ха-ха, и клоун же ты, оказывается, Алешка! Ты пойми, еловая твоя голова: не обмоешь — быстро износятся. У настоящих мужиков закон: с первой получки обязательно пропустить! Ну, как? Айда, тут нечего и раздумывать. Пропустим по сто грамм по мозгам… Пошли, отметимся!

Подхватив цепко под руку, Мишка повел меня через площадь к низкому кирпичному зданию с облупившейся вывеской: "Закусочная". Ступив через порог, я чуть не растянулся, поскользнувшись на мокром полу. Внутри было сумрачно, накурено, за столиками сидели незнакомые люди, не слушая друг друга, громко разгова-ривали, ругались. В углу, уронив на стол голову, спит рослый детина, время от времени он дергается, приподнимает голову и, обведя людей мутными глазами, снова с глухим стуком роняет ее. Грязно, душно, я чувствую, как тошнота подступает к горлу. Какого черта я пришел в эту дыру? Скорее вон отсюда, чтобы не вдыхать в себя эту мерзость! И впрямь, после вольного, чистого воздуха тут можно задохнуться!

Но Мишка, поняв мое намерение, еще крепче ухватился за рукав и потащил к стойке, подмигнул женщине в засаленном халате:

— Маруся, приветик! Нам с другом два раза по сто. И найди что-нибудь занюхать…

Отыскав свободный столик, сели. Мишка лихо, со стуком поставил передо мной стакан с водкой.

— Дернем, Лешка, за твои успехи! Будь здоров…

Он выпил сразу, сделав одни большой глоток, торопливо сунул под нос кусок сыра.

— Давай, давай, Лешка! Чего морщишься, раз-раз и готово. Во, чудак…

Люди вокруг начали оглядываться на нас, посмеиваются. Черт побери, могут подумать, что я ничего такого не видел на свете, и вообще, скажут, девчонка. Нет, я им докажу, что перед ними сидит самостоятельный человек!

Водка оглушила меня, перехватила дух, обожгла горло. С трудом перевел дыхание, на глазах выступили слезы. Мишка кривляется, смеется:

— Заешь, Лешка, заешь! Бери сыру! Во-во, правильно… Эх ты, работничек! На-ка, понюхай корочку, в момент перешибет! Во, чудак-рыбак…

Мишка хлопочет, точно наседка, подает мне то одно, то другое и несет всякий вздор. Чувствую, как голова наполнилась легким звоном, мысли начали путаться, перескакивать с одного на другое, и каждая спешит, чтобы ее высказали обязательно вслух:

— Мишка, ты не думай… теперь я вполне самостоятельный. Захочу если, могу хоть сейчас уйти из колхоза, понял? Уеду учиться!.. Ты знаешь, Мишка, какой я? Знаешь, а?

Мишка во всем соглашается со мной, кивает головой и одновременно с озабоченным лицом озирается кругом. Он пытается что-то сказать, но я не обращаю на него внимания, мне самому страсть как хочется говорить и говорить… До крайности необходимо высказаться, неважно перед кем, лишь бы слушали!

— Мишка, да ты… что я тебе скажу… Ребята, товарищи мои учатся, все учатся, а я тут… пропадаю! Ты ж знаешь — у меня аттестат. А ребята учатся, все — и Юрка, и Семен, и Рая… Ты знаешь Раю? Как же ты ее не знаешь, такую девушку! Она…

К нашему столику подсели двое незнакомых парней. Они сделали Мишке какой-то знак и стали шептаться, Мишка широко ухмыльнулся и обнял меня за плечи: Послушай, Лешка, ребята эти — свои в доску, за компанию их надо угостить. Деньги у тебя еще есть? А я, черт побери, пиджак сменил, деньги дома остались… Да ты не бойся, я тебе верну! Идет, что ль?

— Что за вопрос! — Я выхватил из кармана все свои деньги и выложил на стол. — Думаете, денег у меня нет? Вот они! Брось, Мишка, мне твоих денег не нужно, свои имеются! На, бери все!.. Свои, трудовые, понял? Угощай ребят…

Незнакомые парни принялись пожимать мне руки, одобрительно похлопывать по спине: "Вот это компанейский мужик! Молодец, Алеша, не имей сто рублей, а имей сто друзей… Да ты не раскидывай свои свертки, слышь?.."

Мишка снова принес полные стаканы.

С трудом открыв тяжелые веки, я глянул в окно, первой мыслью было: "Ого, как светло, опаздываю на работу!.." Но едва лишь приподнял голову, как перед глазами все поплыло… Из глубины сознания стали выплывать смутные картины вчерашнего дня, я с трудом подавил готовый вырваться стон, А память услужливо подсказывала все новые и новые подробности, обрывки разговоров, Я был не в силах от них отмахнуться…

Произошло что-то непоправимое.

Припоминается: вчера я работал целый день. Вечером, когда шел домой, Тоня окликнула меня возле конторы… До этого все было хорошо, но потом откуда-то взялся этот чертов Мишка Симонов, он повел меня "обмывать" аванс и подарки… Сидели в закусочной, пили водку, затем к нам подсели двое парней… Кажется, я расчувствовался, рассказывая им о себе, плакал, размазывая слезы по лицу, а потом вцепился Мишке в грудь: "Мишка, ты большой гад! Жадюга ты, Мишка, зря тогда пожалели мы тебя…" Меня оттащили, снова усадили за стол… Что было дальше, не помню. О, черт, натворил глупостей, дурак! Вот тебе "настоящий мужик", первый аванс! Что и говорить, порадовал родителей!.. Почти все мои деньги остались там, за грязным, заляпанным огуречными семечками и потрохами селедки столом…

Скрипнула дверь, кто-то вошел. Я не могу повернуть голову, тупая боль ударяет в виски, череп словно разваливается на куски, потолок раскачивается и плывет перед глазами, тошнота подступает к горлу. Душно и тоскливо, точно в грязной яме…

— Где он? А, герой с дырявой головой! Жив?

Ко мне подошел Алексей Кириллович, сдернул одеяло.

— Не прячься, все равно вижу. Ну-ну, молодец! Неплохое начало. Ладно, не крути головой, лежи… Совестно небось? Хорошо еще, если не совсем растерял совесть… Я бы высек тебя хорошенько, дурь выбил. Для таких, как ты, это полезно: бьют по мягкому месту, а умнеет голова! Не посмотрел бы, что вымахал ростом с меня самого, честное слово! Как на это смотришь, Петр Семенович?

Отец сидит у стола, угрюмо молчит. На столе перед ним какой-то сверток. A-а, это платок, подарок матери… И ботинки стоят рядом. Чего уж там говорить, порадовал стариков!

Алексей Кириллович с хмурым лицом отошел, сел напротив отца. Вытащил пачку папирос, протянул отцу, оба молча прикурили от одной спички. Посидели с минуту, сосредоточенно разглядывая папироски, точно держали в руках впервые. Снова заговорил Захаров:

— Зря ты старшего сына, Петр Семеныч, от себя отпустил. Не засиделся бы и тут, работу могли подобрать по душе. А так он — вроде как отрезанный ломоть, хоть и помогает вам…

Отец ответил не сразу. Расковыривал ногтем неприметное пятнышко на скатерти, сидел невеселый, опустив голову на грудь.

— Он, Алексей Кириллыч, еще при Беляеве ушел. Да я особо и не стал удерживать. Сами понимаете, без денег в хозяйстве невозможно. Десятка там или полсотни рублей — вроде и небольшой капитал, но при нашем состоянии они очень даже к месту…

— Это верно, — вздохнул председатель. — В хозяйстве каждая копейка к месту. Но ведь, Петр Семеныч, сам пойми: в колхозе у нас дело идет к тому, чтобы люди больше деньгами получали. Конечно, три-пять рублей на трудодень, как это делается в богатых колхозах, мы пока дать не можем. Но дело к этому идет! Времена другие, теперь одним только хлебом народ не удержать. Каких-нибудь пять-шесть лет тому назад делалось просто: выдадут на трудодень три-четыре килограмма зерном и хорошо. А нынче нет, хлебный трудодень цену терять стал, колхознику желательно иметь денежный трудодень. Колхозника ты хлебом хоть завали, а все равно деньги ему нужны: то на строительство, то на одежду, да мало ли на что! Вот и продает он свой хлеб, везет его на базар, а дело это канительное… Потому и пришел я к тебе, Петр Семеныч, посоветоваться. Человек ты бывалый, крестьянская хватка у тебя есть, понимаешь что к чему. Хочу спросить, не мало будет, если станем выдавать на трудодень по килограмму-полтора хлебом, а остальное — деньгами?