Читать интересную книгу Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

— Ну, Петр Семеныч, будь здоров! За беседу спасибо. А парня своего крепче придерживай, потачки не давай. В башке у него не все перебродило, вот и мотает его, точно лодку без весла. Слышишь, Алексей? Смотри, не сладит отец — сам возьмусь, тогда пеняй на себя. Рука у меня в таких случаях бывает твердой, об этом помни! Ну, до свидания…

Пригнувшись, тяжело перешагнул порог, плотно прикрыл за собой дверь. Отец подождал немного, затем грузно повернулся на стуле, сказал глухим голосом:

— Счастье твое! Не зайди Алексей Кириллыч…

Не договорив, замолчал. Спустя некоторое время добавил мягче:

— А платок сам отдай матери. Ботинки пусть стоят пока, куда мне в них…

Во дворе звонко стукнула калитка, торопливо загремели шаги в сенцах, через минуту в дверь просунулась круглая голова Генки Киселева. Увидев меня, он облегченно выругался:

— Фу ты, лысый тебя возьми, Лешка! Здорово, дядя Петр… Ты чего, и самом деле заболел? Понимаешь, встречаю на улице председателя, он меня с ходу ошарашил: беги, говорит, твой друг погибает, какая-то быстротечная чахотка у него открылась. Ну, и напугал ты меня, Лешка!

Должно быть, вид у меня был мученический, Генка, поняв это, незаметно подмигнул и сказал:

— Душно у вас… Пошли, посидим во дворе.

Мы уселись с ним под навесом на верстаке, и тут я без утайки поведал Генке о своих злоключениях. Он слушал, не перебивая, жевал в зубах щепочку, а когда я кончил, весело расхохотался.

— Ох, уморил, честное пионерское! Значит, клюнул на пробку!.. А ты бы знал, как меня тоже впервые поймали в тракторной бригаде, у-ух, даже вспомнить страшно! Понимаешь, пришел я в бригаду, лет пятнадцать мне тогда было, словом, пацан пацаном, а в бригаде все такие лбы собрались, на самих впору целину пахать! Как-то раз затеяли выпивку, а самогон забухали в ведерный самовар: в случае, если зайдет кто — попробуй, придерись! Чай распиваем, и только… Взялись они за меня: дескать, ты теперь вполне самостоятельный мужчина, а если вина не употребляешь, какой из тебя механизатор может получиться?.. Взяли за уши, руки назад скрутили: пей! Три дня после того медвежьей болезнью страдал: сивухой отравился. Вот гады! — беззлобно выругался Генка. И добавил серьезно: — Попивает наш брат механизатор… Ему каждое тридцатое число подавай получку, и никаких гвоздей! Два рублика на палочку — деньги немалые, потому что в горячую пору тракторист с комбайнером за смену до десяти трудодней выколачивают. Считай, профессорская зарплата! А ведь рядовой колхозник не меньше нашего трудится…

"Какое совпадение, — подумал я, — всего лишь полчаса назад об этом самом говорил Алексей Кириллович, и почти те же слова я слышу от Генки. Как будто они сговорились!" Сказал об этом Генке, он подумал и протянул задумчиво:

— Алексей Кириллович толковый человек, душа у него хорошая. Он, знаешь, за народ как стоит…

Генка чему-то заулыбался, помолчал и снова продолжал:

— В сорок шестом похоронили мы отца, мать тоже прихварывала, а нас четверо, я — за старшего. В том году, помнишь, у нас неурожай был, и война к тому же недавно закончилась Словом, и скучно и грустно нам стало на том свете… Пененю за отца отказали, мол, хоть и воевал он на фронте, а помер дома. Чертовщина какая-то получалась! Здоровый дядька — ему бы на лесозаготовках робить! — получает пенсию, a мы без хлеба сидим, и зубарики играем! Мать ходила и исполком, Беляев в то время заправлял райсобесом, так он, сучья его душа, прогнал мать да еще симулянткой обозвал… Ну, делать нечего, решил я своим умом изворачиваться. Разнюхал, что в райкомовскую конюшню засыпали картошку — не хватало тогда хранилищ. Научился промышлять: пробираюсь огородами к конюшне, в руке мешок, в другой — проволока с крючком. Пристроюсь к окошечку, и давай рыбалить: замахнусь крючком — есть картошечка, в мешок ее!.. И так далее, словом, повадился кувшин по воду ходить. Но в один прекрасный день застукали меня за этим занятием. И не заметил, как сзади подошли, оглянулся — стоит высокий дяденька, в гимнастерке, сапогах. Ну, думаю, милиционеру и руки угодил, теперь полная хана, засудят, и тюрьму упекут. Жаль только, не успел мешок с добычей домой унести!.. А тот человек повел меня прямо в райком, усадил на диван и ну давай выпытывать: кто, откуда, почему воруешь? Наверно, говорит, на речку таскаешь и печешь там на костре? Тут меня зло взяло: какая к черту речка, когда дома сестренки голодные ревут. И выложил все как есть тому человеку. Он выслушал меня и говорит: "Крючок свой закинь подальше, чтоб никто не узнал. А сам дуй к мамке, пока я тебя в подполье к домовому не засадил!.." Вышел я из райкома да как припущу! Через несколько дней смотрю: привезли нам прямо домой целый воз картошки, мешок муки, со следующего месяца стали пенсию за отца давать. Вот он какой человек!

— Кто? — не поняв, спросил я.

— Да об Алексее Кирилловиче речь веду, балда! — вспыхнул Генка. — Я уж потом разузнал о нем. Сам он, конечно, не помнит об этом, а мне на всю жизнь добрая зарубка. Надо бы в гости его позвать, мать часто поминает, да кто его знает, придет, не придет… У него без вас забот сколько…

Генка вздохнул и неожиданно потряс кулаком:

— А этому гаду Мишке я все равно под носом целину забуровлю! Жулье несчастное, рвач! Он тебя спящего догола разденет, и хоть бы что. И нашел ты, Лешка, с кем компанию делить!

— Да я думал…

— Брось! Индюк думал, так знаешь, куда угодил? — резко оборвал меня Киселев и спрыгнул с верстака, собираясь уходить. Потом, вспомнив о чем-то, обернулся и как-то нерешительно спросил:

— Алешка, слушай… У тебя остались от школы учебники?

— Где-то на чердаке валяются. А чего? Тебе заместо ветоши, руки обтирать? Это можно, мне они теперь ни к чему…

— Не-е-т… Знаешь, я надумал в вечернюю школу поступить. В восьмой класс… — сказал он и почему-то вздохнул. — Ты бы дал мне книжки, а?

— Что за вопрос! Подожди, я мигом…

Взобравшись на чердак, я долго рылся среди пожелтевших от дождя, пропыленных, потрепанных книг, тетрадей. Их тут было много, целый порох забытых, заброшенных друзей школьных лет. Когда-то я сидел над ними, до одури решал уравнения, выводил формулы, писал сочинения. Ох уж, эти сочинения… И каких только не было тем: "Образ советской молодежи по роману "Молодая гвардия", "Образ Павла Корчагина", "За что я люблю свою Родину". Сочинения у меня получались неплохие! Интересно, а теперь написал бы? А почему и нет? Побольше эпитетов вроде "красивый", "славный", "необъятный", "дорогая"… И конечно же, учительница по литературе, наша добрая Мария Петровна, поставит за такое сочинение не ниже "тройки"…

Выбрав несколько учебников, я спустился с чердака.

— Нашел? — обрадовался Генка. Нетерпеливо взяв книги, стал листать их, покачал головой. — Эх, Алешка, да разве место им на чердаке? Ну, ладно, спасибо, выручил. По крайней мере, в "Когиз" не бегать. Будь здоров!

— Там у меня тетради со старыми сочинениями лежат, может, пригодятся?

Генка постоял минуту-другую, потом тряхнул головой и весело ответил:

— Ну, нет, спасибо. Сочинения надо писать самому. С этим делом я управлюсь!

* * *

Нелегко приходится в эти дни Захарову: бывший председатель оставил ему незавидное "наследство". По документации значится одно, a на деле другое. "Очковтиратель, чтоб ему! — вполголоса ругается Алексеи Кириллович. — Куда смотрело правление? Рассиживали тут, словно к теще на пироги являлись. Тоже, хозяева называются!.."

В один из вечеров я задержался в конторе: за окнами льет холодный, уже осенний дождь, дороги развезло, не хотелось в такую погоду уходить из светлой, теплой комнаты. Нарочно не спеша рылся в газетных подшивках, чтобы как-то оттянуть время. А тут еще учетчица Тоня пристала с расспросами: зачем да почему не ходишь на вечеринки, да как это можно дома сидеть, и неужели никто из наших девчат не нравится… Я терялся при ней и злился: какое ей дело до меня? Что я, маленький?

В контору по одному, по два стали собираться люди: оказывается, назначено заседание правления. Я хотел уйти, по Алексей Кириллович остановил меня:

— Сиди, сиди, Курбатов, не помешаешь. Послушай, о чем люди будут толковать.

Члены правления — человек десять — расселись по привычным местам, сдержанно покашливали в кулаки. Мне они все знакомые, но почему среди них оказалась Анна Балашова? Она сейчас работает дояркой на ферме, никто ее в правление не выбирал. Сидит близко к двери, наматывает на пальцы кончик платка и снова разматывает. Сразу видно — волнуется. Не иначе, вызвали ее на заседание, чтобы хорошенько "пропесочить". Мне даже стало жаль ее.

Незаметно присматриваюсь к членам правления. Как раз напротив меня сидит хромой дядя Олексан, негнущимися пальцами старается свернуть цигарку. Рядом с ним бригадир механизаторов Никита Лукашов — неразговорчивый, хмурый с виду человек. Возле печки, скрестив руки на груди, сердито посматривает на мужчин Фекла Березина. Вот она притворно закашлялась, замахала руками: