Проваливай отсюда!
– Егор! Женя!
Мы сцепились, как два пса. Кулаки у Настькиного новоиспечённого дружка были, как кувалды. Но хрен я отдал бы ему своё. Перед глазами плыло, лёд, ограда, трибуны – всё перемешалось. Боли я уже не чувствовал, только солоноватый вкус крови, адский гнев и желание удавить эту ледовую знаменитость.
– Решил, что можешь лезть? – процедил я, стирая кровь с губы. – Хрен ты её получишь!
Он было двинулся на меня. Я сжал кулаки. Драке я всегда предпочитал диалог, но раз так… В школьные времена мы с парнями нередко объясняли чужакам, чья и где территория. Видимо, нужно было вспомнить, как это. Боль всё-таки дала о себе знать, стоило мне сделать шаг. Сука!
– Это моя…
– Хватит, – Настя решительно встала между нами, спиной к Егору. – Уходи, Женя. Я всё тебе сказала.
Все находившиеся на катке замерли и смотрели на нас. Я сжал челюсти и чуть не выматерился. На скуле её защитника кровоточила ссадина, но, в отличие от меня, он, судя по всему, кулачные бои практиковал частенько.
– Разговор не окончен, Настя.
– Окончен.
– Я тебя…
– Ты слышал, что она сказала? – подал голос хоккеист.
Если бы не девочки на льду и не Настя, я бы на доступном русском объяснил ему, куда он может валить. Я перевёл взгляд на каток, на Настьку.
– Мы ещё поговорим, – сказал я жёстко и пошёл к выходу.
С каждым шагом боль в ноге становилась всё сильнее, сбитые костяшки на кулаках ныли. Но я бы, будь оно всё неладно, продолжил с того, на чём мы остановились. Ревность обжигала изнутри. Дверь закрылась, и я, навалившись плечом на стену, потёр переносицу. Проклятье!
– Сукин сын, – процедил я сквозь зубы. Поймал на себе взгляд какого-то пацанёнка, тащившего сумку едва ли не больше его самого.
В висках трещало, во рту стоял привкус крови, а в душе медленно начинало просыпаться понимание: ни хрена она не простит. Так, как сейчас, она не смотрела ещё никогда.
Я закрыл глаза, и, словно наяву, увидел её. Она смотрела на меня, в глазах – ледяная пропасть. Заставить Степанова состряпать то злополучное заключение было ошибкой. Но какую цену мне придётся за неё заплатить, я понял только теперь. Настя…
– Она лучшая, – услышал я детский голос. Поднял веки.
Не обращая на меня внимания, мимо прошли две девочки лет десяти.
– Анастасия Сергеевна даже на льду была лучшей, – ответила вторая девочка. – Если бы она поехала на Олимпийские игры…
Девочки скрылись за дверью раздевалки, голоса стихли. Я с силой сжал зубы, солёно-металлический вкус крови стал ржавым, как будто я держал её во рту все эти пять лет. Если бы она поехала на Олимпийские игры… Мне не нужно было слышать окончание фразы, чтобы знать его. Несколько дней назад, сидя у постели спящего Миши, я пересмотрел все записи её прокатов, которые нашёл. Я был не прав. Как же я, чёрт подери, был не прав! Если бы она поехала на те Олимпийские игры, она была бы одной из лучших. Вне зависимости от занятого места. Потому что она была одной из лучших. Именно поэтому я подошёл к ней на тех соревнованиях, когда мы впервые встретились. Она всегда была лучшей. Во всём.
Заметив меня, седой вахтёр приосанился. Когда я шёл к катку, бейджа на нём не было. Сознание выхватывало мелочи само по себе. Разумеется, плевать мне было и на бейдж, и на самого вахтёра, и на город, будь он неладен. По крайней мере, сейчас. Как отмотать время назад, я не представлял. Какие бы я не поднял связи, вернуть прошлое это не помогло бы.
– Евгений Александрович, – вышедший из-за стойки охранник двинулся было ко мне, но осёкся, наткнувшись на взгляд. Густые брови сдвинулись к переносице.
Разбитую губу и бровь он, должно быть, оценил. Но ума промолчать хватило.
– Что?! – гаркнул я, так и не дождавшись продолжения. – По всем вопросам можно обратиться в мою приёмную.
Вахтёр кивнул. Нахмурился ещё сильнее. Я так и видел, как крутятся у него в голове шестерёнки. В моей они тоже крутились с бешеной скоростью, жаль только, что вхолостую.
Оказавшись на улице, я прищурился от брошенной в лицо ветром водяной пыли. Дерьмовое утро дерьмового дня. Весна в этом году вообще вышла дерьмовая. Попытки переключиться на Мишку ни к чему не привели. Утренний звонок в клинику подтвердил, что дела у него идут неплохо. Но, какой бы ни была радость, мечущихся в душе бесов она унять не могла.
Приеду в мэрию, начну с Шевченко. Давно пора было показать ему его место. Считает, раз сидит в верхах, не найду на него управу? Ошибается, тварь.
– Запахнет палёным, запрыгаешь, – процедил я, подходя к внедорожнику, в стёклах которого отражался спортивный центр.
Хрен он моржовый получит, а не землю, на которой он стоит. Пусть засунет свои грандиозные планы себе же в задницу. Но действовать нужно с умом. Этот хитрый лис способен на многое.
– Да, – принял я входящий от Ивана.
– Почему вы не поставили меня в известность, что собираетесь куда-то ехать? – с ходу начал он. – Евгений Александрович…
– Да к чертям твоего Александровича! – рявкнул я в сердцах. – Могу я без конвоя поговорить с собственной женой?! Это личное, мать твою! Ты меня, как мужик мужика, понять можешь?!
В трубке повисло молчание. Я поглубже втянул воздух и вытолкнул через нос. Мерзкая водяная пыль продолжала падать на лицо, асфальт под ногами стал тёмным. На секунду мне показалось, что на крыльцо школы вышла Настька, что я вижу её отражение. Резко обернулся. Двери были закрыты, на крыльце – никого. Губы сами собой искривились.
– Блядь, – процедил я – из только начавшей затягиваться раны брызнула кровь. Я стёр её рукавом пиджака, не выпуская из рук брелок от машины.
– С ней возникли сложности?
– Не твоё дело, – огрызнулся я. Помолчал и добавил: – Ты не на приёме. Говори по-человечески.
– Что случилось?
– В прошлом я здорово облажался. Знаешь, есть такая поговорка, «всё тайное рано или поздно становиться явным»? – я мрачно усмехнулся, вертя брелок. – Так вот…
Автомобиль мигнул фарами, я только и успел сделать шаг, как по ушам ударил чудовищный грохот. Лицо опалило, вспышка света резанула по глазам. В голове