И предательство было в глазах Рыцаря, когда он увидел, как Харли обнимает меня. Рыцарь, очевидно, был уверен, что после его последнего приезда между нами все изменилось, и я не сказала ему, что это не так. Я ушла от него, ну, или старалась уйти, и удивление Рыцаря, когда он обнаружил это, саднило у меня внутри.
Единственной пустой коробкой осталась «Любовь».
Так я ее и оставила.
Глава 19
Следующим утром я выехала из дому с незаконным «глоком» под сиденьем и листком бумаги, зажатым между рулем и моей рукой, – два отдельных предмета, требующих разобраться с ними. Безотлагательно.
Мчась по шоссе, я старалась поменьше смотреть в зеркало заднего вида. Я функционировала на отсутствии сна и еще меньшем количестве пищи. Я намазала новую подводку поверх старой, а на голове у меня был тихий ужас. Попав вчера под дождь, мои отросшие на три сантиметра бритые светло-рыжеватые волосы завились по всей голове крошечными кудряшками, а длинные прядки стали такой формы, что я просто заколола их по бокам заколками.
Даже в своей новой куртке я вся дрожала и спорила сама с собой, не включить ли отопление. Мне не хотелось. Включив отопление, я как бы признаю, что со мной что-то действительно не так. Нормальные, здоровые люди не носят пуховые куртки и не включают отопление в машине в августе в Джорджии, неважно, в какую погоду.
Но у меня были другие, более неотложные причины для беспокойства, чем снижение индекса массы тела, так что я сказала: «На фиг», – и прибавила скорость.
Мне надо было решить, куда поехать сначала. Нормальному человеку, наверное, первоочередной задачей показалось бы избавиться от пистолета, но я и норма в тот момент не особенно дружили. Меня вела сила помощнее логики. Как будто письмо, зажатое в моей руке, само тащило меня к его автору. И я поддалась ему, хотя бы ради того, чтобы высказать этому сукину сыну все, что я о нем думала.
Я позволила письму повести меня по шатким деревянным ступенькам, поднять мою руку и постучать в такую знакомую обшарпанную дверь. Я ходила в этот дом еще с тех пор, как мой самый первый парень, Колтон Харт, жил тут со своей грустной, замученной матерью-одиночкой Пег. Когда Колтон уехал, Пег взяла Рыцаря к себе. На то, что он зарабатывал в тату-салоне, он мог бы снимать квартиру, но он почему-то предпочитал облезлый старый дом Пег. Я думаю, это потому, что тут он чувствовал себя нужным. Он вечно что-то чинил по дому и заботился о престарелой овчарке Пег. Тут, у Пег, в жизни Рыцаря был смысл. А в доме его отчима у него было судебное предписание не приближаться.
Дверь распахнулась. То, что я увидела за порогом, как бы перенесло меня в прошлое, как будто я смотрела сквозь временной портал. Все в доме Пег было точно таким, как я помнила, – колючий коричневый дизайн 70-х, густой сигаретный дым в воздухе. Даже мальчик, стоящий передо мной, выглядел точно таким же, каким я помнила его – босой, в узких закатанных джинсах, в белой, наполовину заправленной футболке с рисунком и в красных подтяжках, свисающих с пояса вместо того, чтобы сидеть на плечах.
На секунду я подумала, что стоит мне перешагнуть плоскость открытой двери, и я окажусь в прошлом. В объятиях Рыцаря. В том времени, когда единственной моей проблемой было скрыть от мамы, что ночь пятницы я провожу вовсе не у Джульет. Но стоило мне взглянуть в лицо Рыцаря, как все мои фантазии лопнули, словно прекрасный, переливающийся мыльный пузырь, натолкнувшийся на суровую реальность.
Левая сторона лица Рыцаря была лиловой. И синей. И зеленоватой. И желтой. Его глаз почти целиком заплыл, а над бровью была здоровая рана, на которую не помешало бы наложить несколько швов.
Рыцарь выглядел усталым. Побитым. И, кажется, впервые в жизни полностью побежденным.
– Какого хрена ты плачешь?
– Я не плачу. – Едва услышав свой голос, я поняла, что он прав.
«Черт возьми. Я таки плачу».
Вытирая нос тыльной стороной ладони, я вспомнила о куске бумаги, все еще зажатом у меня в кулаке.
– Я получила твое долбаное письмо.
Рыцарь уставился на меня, но его обычно пронзительные глаза были мутными от усталости.
– И…
– И? И ты снова тут! Опять! – взмахнула я в воздухе смятым листом. – Ты говорил, что останешься в Северной Каролине! Ты говорил, тебе незачем возвращаться!
Рыцарь не заорал мне в ответ. Он просто сделал глубокий вдох и сказал:
– Я передумал.
– Да ну? Серьезно? Забавно, как ты это делаешь!
– Чего ты пришла, Панк? Почему не отсасываешь этому своему приятелю?
– А ты почему тут, Рыцарь? Какого хрена ты все время возвращаешься? Ты же не собираешься оставаться! Ты только и делал, что говорил мне – мы не можем быть вместе, так какого хрена ты все время являешься? Почему ты делаешь это со мной?
Сделав шаг вперед, Рыцарь оперся обеими руками о дверной проем.
– Потому что, блин, ты нужна мне! Ясно? Потому что я, блин, думаю только о тебе! Потому что ты – единственный человек, которого я могу выносить на этой земле, и я по тебе скучаю! Ясно? Я скучаю по каждой чертовой вещи, связанной с тобой!
Прорвав разделяющую нас невидимую плоскость, Рыцарь коснулся пальцем крыла моего носа, отчего я зажмурилась и отпрянула.
– Я скучаю по этой долбаной веснушке в форме сердечка у тебя на носу.
И он окончательно прошел сквозь плоскость, надвигаясь на меня.
Я сделала шаг назад, но оказалась на самом краю лестницы. Дальше отступать было некуда, и Рыцарь прижал к моей щеке свою обжигающе горячую ладонь.
Он провел большим пальцем по неровности на щеке.
– Я скучаю по этому чертову шраму от собачьего укуса, когда ты улыбаешься, он – как ямочка. – Скользнув рукой от щеки к шее, Рыцарь ухватил петельку молнии возле моего горла и дернул за нее. – И я скучаю по тому, как ты выглядишь в моей чертовой куртке.