Читать интересную книгу Смерть как непроверенный слух - Эмир Кустурица

Я же товарища Тито воспринимал, как дорожный знак на нашей улице; потому что он присутствовал повсюду и везде был равномерно распределен. Отцовский друг инженер-электрик Сулейман Пипич утверждал, что Тито надо воспринимать как судьбу. После шашлыка в саду этого Сулеймана развернулась дискуссия о Тито. Мой отец говорил:

- Да это же обычный австро-венгерский аферист.

Инженер Пипич утверждал:

- Тито это наша судьба.

- Это чисто мусульманское понимание, у вас все судьба. Что этот Тито святой, что ли, какой-нибудь?

Как представитель технической интеллигенции, этот Сулейман в Судане пользовался плодами титовой политики неприсоединения. Заработал там денег и построил дом прямо над Башчаршией. И еще у него осталось, так что он ссудил нам денег на покупку «фольксвагена 1300».

- Я тебе, Пилич, вот что скажу, этот официантишка нам всем еще попортит жизнь, - говорил мой отец, а мама пугалась и постоянно дергала его за рукав:

- Мурат, у стен бывают уши!

- Пускай бывают, - говорил он. - Я свободный человек! А он обычный диктатор!

- Преувеличиваешь, Муро, - шептал инженер Пипич.

- На самом деле в сорок восьмом он сказал Сталину ДА, а мы-то все думали, что это было НЕТ. Его «Нет» означало «Да» Ялте, потому что там все уже давно было обговорено, а он тут корчил нам из себя героя. Все это обычная мимикрия!

Я не знал, что такое мимикрия, но слово диктатор было мне известно из фильма Чарли Чаплина. Хотелось мне понравиться отцу, и я спросил:

- Это, папа, значит, что он как Чарли Чаплин?

С опаскою ожидал я ответа, но отец сказал:

- Еще смешней, сынок, и гораздо печальнее!

Отец не любил Тито за то, что большинство его товарищей по партизанским временам, из-за их горячей любви к русским и Советскому Союзу, оказались на Голом Острове. Мой отец говорил маме:

- Он (Тито) невинных людей послал на Голый Остров, чтобы отмыться самому. Это же он сам их и учил любить Сталина и Россию. В этот лагерь на Адриатике Тито слал своих противников, чтоб отучить их от любви к Сталину. Он считал, что это лучший метод их перевоспитания, это он от Сталина научился, который тоже своих соперников ссылал в концентрационные лагеря.

Мой отец не пострадал из-за резолюции ИБ[6], но был из Белграда возвращен в Сараево. По всему судя, страдал он по какой-то другой причине - одни страдают из-за ИБ, другие из-за ЕБ... Но главное, что в те времена возвращение из Белграда было для государственных чиновников наказанием. Мне он сказал, что причиной возврата была дружба с тогдашним зятем, который тоже подставился, когда Тито перестал любить Сталина. Лучше всего о моем отце сказала мама:

- Добрей моего Мурата не сыщешь, вот он и предается порокам, чтоб передохнуть от своей доброты.

Отец работал на госслужбе и доволен ей не был. Был он начальником Министерства информации Социалистической республики Боснии и Герцеговины, а потом и зам.министра. Хорошо знал английский, но больше всего нравились ему русские песни.

В этот вечер, после обсуждения Тито, я заснул у мамы на коленях, а отец пел «За Байкалом». Вместе с запахом жира с мангала, в сон мой проникла Снежана Видович. Она и раньше появлялась под звук русских песен, но на этот раз, в саду инженера Пипича, была она в совсем другом образе. Одетая в подвенечное платье, несла с собой какой-то обрубок орехового дерева. Узнал я в нем факел титовой эстафеты, которую пионеры, комсомольцы, крестьяне и рабочие, вручали Тито на день рождения.

- Это Титова эстафета, - сказала она мне. - А мы с тобой должны вручить ее Тито на его день рождения!

- А чего ты в свадебном?

Она ответила:

- Потому что мы с тобой станем мужем и женой!

Я сказал:

- Жениться согласен, но эстафету вручить не смогу, никак не получится, я же никакой не отличник, это первое, а второе: я Тито лично не знаю, видел его только на фото.

- Так, значит, не хочешь на мне жениться? - спросила Снежана, а я стал оправдываться:

- Как же не хочу, да я ради нас двоих готов на все!

- Тогда решай. Если хочешь моей руки, возьми эстафету и иди со мной, а если нет, то я пойду одна, а ты ищи себе другую жену!

Взял я эстафету в одну руку, другой схватил Снежану, и мы побежали вниз по Логавиной улице. Все вокруг взволнованно кричали: Тито! Тито! Все как наяву и я, ошалевший как угодивший в революцию Чарли Чаплин, смотрел по сторонам, держал в руках ту самую деревяшку и, наконец, проникся народным весельем, радостью, перешедшей из яви в мой сон. По аллее пошли мы к стадиону Кошево. Но там Тито не оказалось.

Снежанин папа, полковник Видович, тот, который с бровями как жестяные козырьки, вышел из толпы и сказал:

- По соображениям безопасности вынужден был изменить маршрут передвижения Тито, чтоб не получилось, как с Францем-Фердинандом![7]

Полковник шепнул мне на ухо:

- Сидит дед в гостинице «Загреб» на Мариином дворе и ждет вас там, детки, поспешите!

Нашли мы его в прокуренном зале гостиницы, играющим в покер с толстой кубинской сигарой в зубах. Около Тито сидел какой-то карлик, чья голова была обмотана скатертью. Был тут и человек в белом, с шапочкой как у пекаря Кесича на голове, и один высокий арап. Остановились мы у стола Тито, взволнованные и запыхавшиеся, и он сказал:

- Здравствуй, маленький Кустурица, ну как же ты вырос, ничего себе!

А этот со скатертью на голове и арап говорили:

- Машалла, машалла, - а третий не говорил ничего.

Вместо порученного текста о любви, я, внезапно, эстафетой из орехового дерева ударил Тито по голове и заорал на него:

- Разве мы не договоривались, что ты будешь ждать нас на Кошево? Отвечай, диктатор хренов!

Ударил я его раз, другой, три раза. Кричал я во сне:

- Это тебе за Шибу Крвавца, это за Зулфу Бостанджича, за всех папиных товарищей, диктатор хренов!

Снежана Видович внезапно подобрала подвенечное платье и стала бить его ногами, а он только прикрывался.

- Почему не подождал нас, диктатор! Отвечай!? Отвечай!? - кричал я и в конце концов проснулся.

- Что с тобой, сынок? - спросила меня мама, а я ей ответил:

- Ничего, приснился мне Чарли Чаплин!

По пути домой отец за рулем машины часто смотрел в зеркало на мое лицо. Потом подмигнул и сказал:

- Ты мой сынок!

Это был для меня значительный момент.

Хотя значения этого слова я не понимал, но все же мне было обидно, что я еще не достиг половозрелости, как мои родственники: Эдо, Дуня, Сабина и Аида. Все они жили в большом доме дедушки на улице Мустафы Голубича дом 2. Этот дом был куплен на сбережения и приданое, которое дед все же получил после тайной свадьбы. Только вот не понимал я, на какие средства умудрялся он содержать такую громадину, которую построил какой-нибудь барон, судя по фонтану, сейчас заросшему бурьяном, и просторной террасе с мраморным полом.

Мама объяснила мне:

- С аренды, сынок.

Не знал я, что это значит, но видел, что живут там две семьи, которых зовут по-другому. Это были съемщики. Одни жили на втором этаже, у входа в большой коридор и звались Котниками, а другие назывались Бегичами и жили внизу.

Фасад этого дома потихоньку разрушался, но, как всегда бывает с красотой, обветшалость только подчеркивала ее, и здание запомнилось мне как самое в моем детстве чудесное.

Отец мой не был против, чтобы мы проводили в том доме выходные, но говорил:

- Везде в мире люди женятся и уходят от родителей, начинают собственную жизнь, а твоя семья, Сенка, живет в средних веках. Никак не оторвутся они от материнской юбки.

Был это один из редких случаев, когда мама соглашалась с отцом.

- Нету жизни в коммуналке, - говорила она и была горда нашей полуторакомнатной квартирой.

А мне эта коммуналка нравилась, потому что не было у меня ни брата, ни сестры. Когда я оставался ночевать у Эдо, Дуни, Сабины и Ады, мне казалось, что теперь они мои сестры и брат.

Сенкина мамуля на каждое мое посещение готовила картофельную питу из ржаной муки. Никогда, ни одна пита не могла сравниться с питой нашей мамули. Сенка говорила, что это из-за духовки и печки из листового железа, которую можно было топить и дровами и углем. Пока я ел, мамуля гладила меня по голове, а я спрашивал, что она держит в сундуке под кроватью, который мы еще называли «таинственным мамулиным сундуком». Трогал я ключ, будто на ожерелье висевший у нее на под воротником, и слушал, как она отвечает:

- Сплошные бриллианты с сапфирами, - и тихонько посмеивалась, насколько при ее болезни это было возможно. - Когда переселюсь на тот свет, оставлю все деткам.