силами Испании удовлетворить и притязания Империи. Ното, что он завоевал таким образом, пошло на пользу не Империи, а испанской монархии.
С политической нелегитимностью династий XV столетия было также связано равнодушие к законности рождения, бросавшееся в глаза иностранцам, например Коммину{33}. Легитимность как бы предоставлялась в придачу.
В то время как на севере, в Бургундии, незаконнорожденным давались во владение некоторые, определенным образом ограниченные уделы и епископства и т. п., в Португалии династия, происходившая от незаконнорожденных, удерживала трон, только прилагая громадные усилия, в Италии не было княжеского рода, в главной линии которого не было бы потомства незаконнорожденного и который не относился бы к этому совершенно спокойно. Арагонская династия в Неаполе была незаконнорожденной линией рода, так как сам Арагон унаследовал брат Альфонса I. Великий Федериго Урбинский{34}, возможно, вообще не принадлежал к роду Монтефельтро.
Когда Пий II{35} отправился на собор в Мантую (1459 г.), по пути остановившись в Ферраре, для торжественной встречи выехало восемь незаконнорожденных из дома д’Эсте[39] и среди них сам правящий герцог Борсо и двое внебрачных сыновей его же внебрачного брата и предшественника Леонелло.
Леонелло имел и законную супругу; она была внебрачной дочерью Альфонса I Неаполитанского и африканки[40]. Незаконнорожденные допускались к власти часто уже потому, что законные сыновья были несовершеннолетними, а опасности грозили постоянно; появилась некая разновидность сеньората, при которой законность или незаконность рождения не принимались во внимание. Целесообразность, индивидуальные качества и талант значили здесь больше, чем законы и обычаи остальной Западной Европы. Ведь это было время, когда сыновья пап основывали княжества!
В XVI веке под влиянием иностранцев и начинающейся Контрреформации отношение к этому стало строже; Варки{36} находит, что наследование престола законными сыновьями «требуется разумом и с незапамятных времен является волей неба»[41]. Кардинал Ипполито Медичи{37} обосновывал свое притязание на власть над Флоренцией тем, что он, может быть, был рожден в законном браке или же по крайней мере был сыном знатной женщины, а не служанки (как герцог Алессандро{38})[42]. Теперь появляются морганатические браки по любви, которые в XV веке по нравственным и политическим основаниям не имели бы никакого смысла.
Однако высшей и наиболее удивительной формой нелегитимности в XV столетии является основание кондотьерами, каково бы ни было их происхождение, княжеств. В сущности не чем иным было и завоевание норманнами Южной Италии в XI веке; теперь же планы подобного рода стали держать в постоянном напряжении весь Апеннинский полуостров.
Утверждение предводителя наемников в качестве властителя страны могло происходить и без узурпации, когда его сюзерен сам наделял его землей из-за недостатка в деньгах и людях[43]; помимо этого кондотьеру требовалооь (даже если он на время увольнял большинство своих людей) надежное место, где он мог бы иметь зимнюю квартиру и хранить необходимые запасы. Первым примером такого взлета вчерашнего главаря банды разбойников является Джон Хоуквуд, получивший от папы Григория XI{39} Баньякавалло и Котиньолу. Когда же с Альбериго да Барбиано на авансцену вышли итальянские войска и полководцы, возникла возможность завоевать княжества или же расширить пределы своих владений, если кондотьер уже имел где-либо подвластную территорию. Первая большая вакханалия этой солдатской жажды власти восторжествовала в Миланском герцогстве после смерти Джангалеаццо (1402 г.); правление его двух сыновей (с. 15) было заполнено главным образом свержением Этих воинственных тиранов, а после смерти крупнейшего из них — Фачино Кане — дом Висконти унаследовал вместе с его вдовой ряд подвластных городов и 400000 золотых гульденов; кроме того, Беатриче ди Тенда привлекла на свою сторону солдат своего первого мужа[44]. Начиная с этого времени и сформировались безнравственные сверх всякой меры отношения между властителями и их кондотьерами что является характерным для XV века. Старый анекдот[45], один из тех, которые нигде и все же всюду истинны, описывает это примерно так: «У жителей некоего города — имеется, очевидно, в виду Сиена — был полководец, освободивший их от вражеского угнетения; они каждый день совещались, как им вознаградить его, и решили, что никакое вознаграждение, бывшее в их силах, не будет достаточным, даже и в том случае, если они сделают его властителем города. Тогда наконец поднялся один из них и сказал: «Давайте убьем его и будем поклоняться ему как святому города». Так с ним и поступили, примерно как римский сенат с Ромулом{40}.
В действительности кондотьерам не приходилось опасаться никого больше, чем своего господина; если они воевали успешно, то становились опасными и их физически устраняли, как Роберто Малатеста{41}, сразу же после победы, которую он одержал для Сикста IV{42} (1482 г.); при первой же неудаче им мстили, как венецианцы Карманьоле{43} (1432 г.)[46]. Положение вещей в моральном отношении было таково, что кондотьеры должны были отдавать жену и детей в заложники, они не вызывали доверия и сами не ощущали его. И тем не менее им надо было становиться героями самоотверженности, обладать характером Велисария{44}, чтобы не накапливать в душе глубочайшую ненависть; лишь абсолютное нравственное совершенство могло удержать их от того, чтобы не стать законченными злодеями. И именно такими, полными презрения ко всему святому, полными жестокости и предательства по отношению к людям, мы их и видим; почти все они были людьми, которых не страшило ни в жизни, ни в смерти отлучение от церкви или папский интердикт. Но вместе с тем некоторые из них становились личностями, в них развивался талант, доходящий до высочайшей виртуозности, что и встречало признание и восхищение солдат; это первые армии Нового времени, где доверие к полководцу без всяких иных соображений становится движущей силой.
Это блестяще проявляется, например, в жизни Франческо Сфорца[47]; нет такого сословного предрассудка, который бы мог воспрепятствовать осуществлению его намерения завоевать высочайшую популярность у каждого отдельного человека и использовать ее в трудные минуты; случалось, что противники при одном виде его слагали оружие и приветствовали его с непокрытой головой, так как все считали его «отцом воинства».
Род Сфорца вообще представляет особый интерес, так как в нем можно с самого начала наблюдать весь процесс подготовки к образованию княжества[48]. Фундаментом этого была необычайная плодовитость семейства: у уже прославленного Джакопо — отца Франческо — было около 20 братьев и сестер, получивших суровое воспитание в Котиньоле близ Фаэнцы и выросших под впечатлением бесконечных романьольских вендетт между ними и домом Пазолини.