попираемой общественной морали, чтобы спасти династию[13]. Кое-где власть опирается на правящее семейство таким образом, что глава его связан необходимостью одобрения семьи; но и в этом случае раздел имущества и влияния часто вызывал самые ожесточенные распри.
У всех тогдашних флорентийских авторов мы встречаем проходящую через их произведения глубокую ненависть к такому образу жизни. Уже одни только помпезные, разукрашенные одежды, при помощи которых князья, возможно, хотели в большей степени воздействовать на народную фантазию, нежели удовлетворить свое тщеславие, вызывают сарказм этих авторов.
Горе тому, кто попадался им на язык, как новоиспеченный дож Аньело Пизанский (1364 г.), который выезжал с золотым скипетром в руках и затем показывался в окне своего дома, «словно реликвия», опираясь на ковры и подушки, шитые золотом. Властителю полагалось прислуживать, преклонив колена, как императору или папе[14]. Однако чаще эти старые флорентийцы повествуют о возвышенной серьезной манере. Данте[15] великолепно изображает низкую, бросающуюся в глаза страсть новых властителей к господству и богатству. «Их трубы, колокола, рога и флейты не издают ничего, кроме возгласов: «К нам, палачи! К нам, разбойники!» Замок тирана изображают высоким, уединенным, полным казематов и подслушивающих устройств[16], средоточием зла и горя. Другие предсказывают несчастье тому, кто пойдет служить тирану[17], и жалеют в конце концов и самого тирана, который непременно является врагом всех добрых и порядочных людей, не может ни на кого опереться и на лицах подданных читает мечту свергнуть его. «По мере того как тирания возникает, растет и укрепляется, внутри нее самой возникает материал, который ее уничтожит»[18]. Отчетливо выявляется глубочайшее противопоставление: в то время Флоренция выдвинула множество ярких индивидуальностей, а тираны не выносили никакой другой индивидуальности кроме своей собственной и своих прислужников. Ведь уже был осуществлен полный контроль над человеком вплоть до паспортной системы и ограничений свободы передвижения[19].
Жуткое и богопротивное в таком образе жизни получило в мыслях современников еще один особый оттенок из-за общеизвестной веры в звезды и неверия некоторых властителей. Когда последний Каррара{10} в своей пораженной эпидемией чумы Падуе (1405 г.) уже не мог удерживать стены и ворота окруженного венецианцами города, его телохранители часто слышали, как он ночами призывал дьявола, умоляя, чтобы тот убил его!
* * *
Наиболее полный и поучительный пример такой тирании XIV века — бесспорно, правление дома Висконти в Милане после смерти архиепископа Джованни (1354 г.){11}. У Бернабо несомненно сразу же проявляется фамильное сходство с самыми страшными римскими императорами[20]: высшей целью государства становится княжеская охота на кабанов; того, кто пытается помешать ему в этом, жесточайшим образом казнят; трепещущий народ должен кормить пять тысяч его охотничьих собак и нести строжайшую ответственность за их надлежащее содержание. Налоги выбивались любыми мыслимыми средствами, была собрана огромная сумма: каждая из семи дочерей Бернабо получила 100000 золотых гульденов. После смерти его супруги (1384 г.) появился указ «подданным», которые должны были так же, как прежде они разделяли с ним радость, теперь разделить с ним печаль и в течение года носить траур. Особенно характерным является заговор, в результате которого его племянник Джангалеаццо (1385 г.) одержал над ним верх, — один из тех удавшихся заговоров, при описании которых у позднейших хронистов замирает сердце[21].
У Джангалеаццо отчетливо проявляется истинное стремление тирании к грандиозности.
Затратив 300000 золотых гульденов, он начал строительство гигантских дамб, чтобы отвести Минчо от Мантуи и Бренту от Падуи и сделать эти города беззащитными[22]; поистине вполне можно было бы представить себе, что он намеревался осушить лагуны Венеции.
Он основал[23] «чудеснейший из всех монастырей» Чертозу ди Павия и Миланский собор, «по величине и великолепию превосходящий все церкви христианского мира», возможно, и дворец в Павии, строительство которого начал его отец Галеаццо, а он завершил. Дворец был самой роскошной княжеской резиденцией в тогдашней Европе. Там же он поместил и свою библиотеку, и большую коллекцию реликвий святых, посвятив им особый культ.
Для такого князя, как Джангалеаццо было бы странным отсутствие стремления к вершинам власти в политической области. Король Венцель{12} (1395 г.) сделал его герцогом, но в его планы входило никак не меньшее, чем Итальянское королевство[24] или императорская корона, когда в 1402 году он заболел и умер.
Все государства, находившиеся под его властью, должны были ежегодно платить ему сверх регулярных налогов, достигавших суммы в 1200000 золотых гульденов, еще и 800000 в виде чрезвычайных субсидий. После его смерти государство, созданное им различными насильственными способами, распалось, и прежние его части уже не могли быть удержаны в ее составе. Кто знает, кем бы стали его сыновья Джован Мария (1412 г.), и Филиппо Мария (1447 г.), живи они в другой стране, ничего не зная о своем роде. Но в качестве своего родового наследия они сполна унаследовали чудовищный капитал жестокости и трусости, который в этом роду передавался из поколения в поколение.
Джован Мария, как и отец, прославился своими собаками, но уже не охотничьими, а чудовищными зверями, натасканными терзать людей; имена этих собак дошли до нас, как и имена медведей императора Валентиниана I{13}[25]. Когда в мае 1409 года во время еще продолжающейся войны голодающий народ кричал ему на улицах «Pace! Pace!» (Мир!, Мир!), он приказал своим наемникам рубить направо и налево, и они прикончили 200 человек; при этом под страхом виселицы было запрещено произносить слова pace и guerra (война), и даже священникам было предписано произносить вместо «dona nobis pacem» «dona nobis tranquillitatem»{14}. Наконец, несколько заговорщиков использовали ситуацию, когда Фачино Кане{15}, великий кондотьер безумного герцога, лежал при смерти в Павии, и убили Джован Мария в Милане возле церкви Сан Готтардо; однако в этот же день умирающий Фачино заставил своих офицеров поклясться в том, что они помогут наследнику Филиппо Мария, и предложил также[26], чтобы его супруга вышла после его смерти замуж за Филиппо, что вскоре и произошло; ее звали Беатриче ди Тенда. О Филиппо Мария речь еще впереди.
И в такое время Кола ди Риенцо{16} надеялся, опираясь на пошатнувшийся энтузиазм обнищавшего населения Рима, построить новую систему власти в Италии. В сравнении с властителями типа Висконти он кажется жалким обреченным дурачком.
* * *
В XV столетии характер тиранического правления меняется. Многие из мелких тиранов и некоторые из более крупных, например Скала и Каррара, погибли; более могущественные увеличили свои