href="ch3-4.xhtml#id4" class="a">{4}; последний (Карл I Анжуйский. — Ред.), однако, унаследовал тот же самый механизм управления государством и продолжал использовать его.
Наряду с императором, проводившим политику централизации, появился своеобразный узурпатор: его викарий и зять Эццелино да Романо{5}. Он не является представителем государственной власти, так как его деятельность протекала главным образом в борьбе за власть в Северо-Восточной Италии; однако для последующего времени он является политическим примером не менее важным, чем его венценосный покровитель. Все предыдущие завоевания и захваты велись в средние века либо за действительное или мнимое наследство и иные права, или же против иноверцев или отлученных от церкви. Здесь же впервые предпринимается попытка основать государство посредством массовых убийств и бесчисленных мерзостей, т. е. с использованием любых средств для достижения цели. Никто и нигде впоследствии не сумел превзойти Эццелино в чудовищности совершенных преступлений (даже и Чезаре Борджа{6}), однако пример был дан и свержение Эццелино не стало для народов восстановлением справедливости и предостережением будущим злодеям.
И напрасно св. Фома Аквинский, урожденный подданный Фридриха, выступал в такое время с теорией конституционной власти, по которой властитель мыслится опирающимся на назначенную им верхнюю палату пэров и на избранную народом палату представителей. Это осталось гласом вопиющего в пустыне, а Фридрих и Эццелино были и остались для Италии самыми значительными политическими феноменами XIII столетия. Их образы, ставшие уже полулегендарными, составляют основное содержание «Ста старых повестей», первоначальная редакция которых приходится как раз на это время[5]. Уже здесь Эццелино с робкой почтительностью берется под защиту, что противоречит общему впечатлению от этого произведения. На его личности замкнулся целый ряд литературы от хроники очевидцев до полумифологической трагедии[6].
* * *
Крупные и мелкие властители XIV в. могут служить примером того, что эти впечатления не были забыты. Их жестокости и преступления потрясают и подробно описаны в исторической науке; однако они представляют интерес как полностью самостоятельные и соответственно этому организованные государства.
Сознательное подсчитывание на будущее всех средств, о чем ни один тогдашний правитель вне Италии не имел представления, в сочетании с почти абсолютной властью внутри государства, привело к появлению особых человеческих типов и форм жизни[7]. Главный секрет власти более мудрых тиранов заключался в том, что они, насколько это было возможно, оставляли налоги такими, какими они их находили или установили в начале правления: поземельный налог, основанный на кадастре, определенные налоги на потребление, и въездные и выездные пошлины, к которым еще добавлялись доходы от частных имуществ правящего дома; единственное возможное их увеличение зависело от роста всеобщего благосостояния и средств сообщения. О займах в том виде, как они существовали в городах, не было и речи, скорее практиковались хорошо продуманные акты насилия, при условии, что остается неизменным состояние общества, такие акты насилия, как, например, смещение высших финансовых чиновников и лишение их имущества в истинно султанском духе[8].
За счет этих доходов стремились содержать двор, телохранителей, наемников, постройки и шутов, а также талантливых людей искусства, входивших в ближайшее окружение властителя. Нелегитимность, сопровождаемая постоянными опасностями, окружает властителя; самый нерушимый союз, который он только может заключить с кем-либо, — это союз с высочайшим образом духовно одаренными людьми, без оглядки на их происхождение. Либеральная снисходительность князей Северной Италии в XIII в. относилась лишь к рыцарям, служилому дворянству и миннезингерам. Иными словами, перед нами — мыслящий монументальными образами, жаждущий славы итальянский тиран, нуждающийся в таланте как в таковом. Поэт или ученый служат ему новой опорой; он почти ощущает новую легитимность.
В этой связи всемирно известен властитель Вероны, Кан Гранде делла Скала{7}, содержавший при своем дворе в лице блистательных изгнанников всю Италию. Писатели не остались неблагодарными: Петрарка, чьи визиты к этим дворам вызывали столь озлобленную хулу, создал идеальный образ властителя XIV века[9]. Он требует от своего адресата — властителя Падуи — очень многого и великого, однако в той мере, в какой считает его способным к этому. «Ты должен быть не господином твоих граждан, а отцом отечества и любить их, как своих детей[10] и даже как самого себя. Оружие вассалов и наемников направляй против врагов — своим же подданным яви лишь милость; я имею в виду лишь тех, кто любит существующий порядок; тот же, кто мечтает о переменах, — бунтовщик и враг государства, и против таких должно применять строгость».
Здесь в подробностях выступает известный предрассудок, представление о всевластии государства; властитель должен заботиться обо всем: строить и содержать церкви и общественные здания, следить за порядком на улицах[11], осушать болота, обеспечивать поставки вина и хлеба; справедливо распределять налоги, помогать беспомощным и больным и оказывать свою поддержку и дружбу выдающимся ученым, которые в свою очередь должны печься о его славе.
Однако при общих светлых сторонах и заслугах отдельных властителей XIV век обнаружил недолговечность и ненадежность тирании подобного рода. Так как в силу внутренних причин политические образования, описываемые нами, тем стабильнее, чем больше их размеры, то сильные государства стремились поглотить слабые. Сколько же мелких властителей в то время было принесено в жертву одному лишь роду Висконти{8}! Однако эта внешняя опасность почти в каждом случае сопровождалась внутренними волнениями, и обратное воздействие такого положения на характер властителя было почти всегда чрезвычайно вредным. Неправедная власть, жажда наслаждений и себялюбие, с одной стороны, враги и изменники — с другой, неизбежно превращали властителя в тирана в наихудшем смысле этого слова.
Лишь в минимальной степени можно было доверять своим ближайшим родственникам. Где все вокруг было нелегитимным, там не могло возникнуть и прочное наследственное право ни для передачи власти, ни для раздела имущества; и, наконец, в угрожающие моменты решительный кузен или дядя свергал несовершеннолетнего или же ни к чему не способного княжеского сына в интересах самой же династии. Велись также постоянные споры о признании или непризнании незаконнорожденных детей.
Это приводило к тому, что целый ряд таких семейств осаждался озлобленными, мстительными родственниками — обстоятельство, которое нередко вызывало открытую измену или зверское истребление целых семей. Некоторые же, живя в изгнании, были преисполнены терпения и объективно оценивали свое положение, как, например, тот Висконти, который стал рыбаком на озере Гарда[12]{9}: посланец его врага прямо спросил его, когда он собирается вернуться в Милан, и получил ответ: «Не раньше, чем тогда, когда творящиеся там преступления превысят мои собственные». Подчас и родственники стоящего у власти приносили его в жертву всюду