то от его взгляда не укрылась бы следующая постоянная черта: ненадежность будущего для семьи герцога.
Те самые ангелоподобные и заботливо обучаемые и всесторонне образованные дети, став взрослыми, полностью деградировали из-за неограниченного эгоизма.
Галеаццо Мария (1466-1476 гг.), виртуоз всего внешнего, гордился своим красивым почерком, высокими жалованьями, которые он платил, кредитами, которыми он пользовался, своими сокровищами (2 миллиона золотых монет), знаменитыми людьми в своем окружении, войском и соколиной охотой, которые он содержал. При этом он охотно выступал с речами, так как хорошо говорил; может быть, лучше всего речь его была в тех случаях, когда он мог оскорбить венецианского посла[69]. При этом у него бывали причуды, например, он приказал расписать за ночь комнату фигурами; были и чудовищные жестокости по отношению к приближенным и безоглядное распутство.
Некоторым фантазерам казалось, что он обладает всеми свойствами тирана; они убили его и передали государство его братьям, один из которых, Лодовико Моро, отстранив заключенного в темницу племянника, захватил всю власть. На время этой узурпации приходится вторжение французов и трагическая судьба всей Италии. Лодовико Моро был наиболее законченным типом князя того времени, и воспринимается как создание природы, которое не может вызывать гнев.
При глубочайшей аморальности выбираемых им средств Лодовико Моро в их использовании совершенно наивен; он, вероятно, очень удивился бы, если бы кто-либо пожелал объяснить ему, что не только за цели, но и за средства несут моральную ответственность, и счел бы свое стремление по возможности избегать смертных приговоров исключительной добродетелью. Полумифическое почтительное отношение итальянцев к его политической силе он воспринимал как естественную дань[70]; еще в 1496 году он похвалялся, что папа Александр — его капеллан, император Макс — его кондотьер, Венеция — его казначейство, король Франции — его курьер{65}, которого он может посылать куда угодно[71].
С достойной удивления осмотрительностью он оценивает возможные выходы из тяжелейшей ситуации 1499 года, надеясь, что делает ему честь, на благость человеческой природы; своего брата, кардинала Асканио, который просит позволения переждать опасную ситуацию в миланской крепости, он отсылает из-за того, что некогда у них был тяжкий спор: «Монсиньор, не сочтите за оскорбление, но я не доверяю Вам, хотя Вы и мой брат», — он уже нашел коменданта крепости, этого «гаранта своего возвращения», человека, которому он делал только добро и не причинил никакого зла[72]. Комендант же сдал крепость.
Внутри герцогства Моро стремился править добродетельно и с пользой для государства, поэтому в Милане и также в Комо, он рассчитывал на свою популярность; однако впоследствии (начиная с 1496 г.) повышая налоги, превысил возможности своего государства; в Кремоне он приказал тайно, только из соображений целесообразности, удушить уважаемого горожанина, возражавшего против новых налогообложений; с тех пор при аудиенциях он установил барьер, чтобы люди находились на значительном расстоянии от него[73], и им приходилось при переговорах говорить очень громко. При его дворе, самом блестящем в Европе, так как бургундский двор уже не существовал, нравы упали чрезвычайно низко; отец торговал дочерью, супруг — супругой, брат — сестрой[74]. Однако герцог оставался деятельным и считал себя вследствие того, что создал себя своими деяниями, близким к тем, кто также был обязан своим положением собственным духовным возможностям, т. е. к ученым, поэтам, музыкантам и художникам. Академия, основанная им[75], существовала в первую очередь для него самого, а не для обучаемых учеников; ему нужна была не слава знаменитостей, а общение с ними и их деяния.
Известно, что Браманте{66} сначала оплачивали скудно[76]; но Леонардо{67} до 1496 года получал справедливую плату — да и что вообще могло удерживать его при этом дворе, если он не оставался там добровольно? Мир был открыт ему как, может быть, никому из смертных того времени, и если что-либо указывает на то, что в Лодовико Моро было нечто высокое, то именно столь длительное пребывание великого мастера при его дворе. Когда позже Леонардо служил Чезаре Борджа и Франциску I{68}, то и в них он, вероятно, оценил необычные природные дарования.
Из сыновей Моро, которых после его низложения дурно воспитывали чужие люди, старший, Массимилиано, совершенно не похож на отца; младший, Франческо, был по крайней мере способен к взлету. Милан, который в те времена столь часто менял правителей и при этом испытывал бесконечные страдания, пытается по крайней мере защитить себя от враждебных действий французов, отступающих в 1512 году под натиском испанской армии, и Массимилиано просят предоставить городу подтверждение того, что миланцы не причастны к их изгнанию из Италии и могут без обвинения в мятеже сдаться новому завоевателю[77]. Следует обратить внимание и с политической точки зрения на то, что в такие переходные моменты несчастные города, как, например, Неаполь при бегстве арагонцев, обычно отдаются на разграбление бандам разбойников (подчас и очень знатных).
Во второй половине XV в. следует отметить два особенно хорошо устроенных государства, управляемых деятельными князьями: княжество рода Гонзага{69} в Мантуе и Монтефельтро в Урбино. Гонзага были как семейство достаточно единодушны; с давних времен в их семье не было тайных убийств, и они могли показывать своих умерших людям. Маркиз Франческо Гонзага[78] и его супруга Изабелла д’Эсте при всех случавшихся иногда разногласиях оставались достойной и дружной супружеской парой и воспитали выдающихся и счастливых сыновей в такое время, когда их малому, но очень важному по своему значению государству часто грозила величайшая опасность. Того, что Франческо как правитель и кондотьер будет проводить прямолинейную и честную политику, не могли ни требовать, ни даже ожидать ни император, ни французские короли, ни Венеция; однако по крайней мере со времени битвы при Таро (1495 г.) он ощущал себя, насколько это касалось его воинской чести, патриотом Италии и передал этот же образ мыслей своей супруге. Каждое проявление героической верности, например при защите Фаэнцы от Чезаре Борджа, она воспринимает как спасение чести всей Италии. Наши суждения о ней не нуждаются, в свидетельствах художников и писателей, которые щедро отблагодарили свою прекрасную правительницу за ее покровительство; собственные письма достаточно характеризуют ее как непоколебимо спокойную, лукавую в своих наблюдениях и любезную женщину. Бембо{70}, Банделло{71}, Ариосто{72} и Бернардо Тассо посылали свои произведения этому двору, хотя он и был малым, не имел большой власти, а его казна часто бывала пуста; столь тонкого, приятного общества, как это, со времен распада (1508