Читать интересную книгу На Волге - Константин Паприц

«Няня, расскажи мне, как у вас живут, — говорила она, немного успокоившись. — Ведь я ничего не знаю, так научи же меня, научи». — И начинались рассказы старушки про тяжелую участь крестьян, про бедность их и про многое другое, что творится на белом свете. Говорила она и про соседку, которая тоже барышней была и вышла замуж за чиновника, — как с бедности спился он, и теперь прежняя барышня по миру ходит. А Лиза слушала и сердце ее обливалось кровью. «Да полно, Лизанька, томиться-то, ведь за всех не перемучаешься», — утешала няня. Силы кипели в груди и требовали выхода, — пассивное положение становилось невозможным. Жажда жизни томила, жгла ее; хотелось подвига, страсти. Хотелось самопожертвования во имя идеи, во имя человечества. Несколько раз ей снилась Жанна Д'Арк. Стало душно, нужно было бурь и гроз. Лизе во все время ее томлений счастье не являлось мечтой: думала она о всемирном страдании и сама хотела страдать. Перед ней вдруг открывался целый мир горя; Лиза заглядывала вперед: он тянулся без конца. Она стала бывать у несчастной соседки и других бедняков, разумеется, в тайне от отца, который, как истый барин, и не подозревал всей драмы, находя, что Лиза стала за последнее время еще красивее с своим задумчивым выражением. Раз как-то она обратилась к нему с своим горем. Но здесь не было никакого сочувствия, — напротив, он вдруг прозрел, что совершилось то, чего так опасался. Жизнь Лизы ухудшилась, благодаря неусыпному надзору отца. Она прямо заявила ему, что так жить не может, как жила до сих пор, что она оскорбляет достоинство человека, живя только своей собственной жизнью.

«Буду трудиться, чтобы принести пользу. Пусть лучше умру обессиленная, а жить, как я прежде жила, не буду и не хочу», — категорически заявила Лиза. Генерал видел, что дело зашло слишком далеко, но своим упорством еще надеялся уничтожить все ее бредни. Сцены между ними стали повторяться чаще, и Лиза мучилась вдвойне. В одну ночь она решила, что должна покончить со всем прошлым и, крепко обняв старушку, навсегда оставила свой дом.

Весь ужас этой ночи опять воскресал перед Лизой. Безграничные стремления, смутные идеалы о мировом равенстве, любви и, рядом, постоянное сознание своего бессилия. Одна, кругом все чужие, даже не было няни, всюду пустыня… Угрюмо, неприветливо смотрел мир. Никому не было дела до нее. А в сердце и голове какой-то безобразный хаос. Мысли и чувства неслись в полном беспорядке, убивая друг друга своим противоречием. Была минута, когда Лиза захотела убить себя. Уже намешала головок фосфорных спичек, но жажда жизни была еще сильна, и она осталась жить. Главное — вспомнила в ту самую минуту всех несчастных и решила бороться. Борьба ужасала и соблазняла ее. Какая-то пропасть перед ней раскрылась, и ей, затая дыхание, хотелось в нее броситься. Она жила в маленькой конурке, платя за нее из своих собственных денег, полученных за два ничтожных урока. Из дома Лиза ничего не имела. Рядом с ней жил один студент. Глубокие ночи просиживал он за книгами, бледный огонек свечи мигал ей в щели, а Лиза мучилась в своей агонии. Ей давно уже хотелось пойти к нему попросить его помощи, но страшно было, — она не знала этих людей. Оставалась какая-то прежняя черта и самолюбие не позволяло идти первой к этому резкому, грубому человеку. Но в один вечер, когда длинные полосы света ложились в ее комнату из соседней конуры, а думы, казалось, дошли до крайнего предела, она отважно отворила дверь и была в комнате соседа. Он сочувственно отнесся к ней и предложил свою помощь. Впрочем, Лизе казалось, что студент не понял ее. Он видел в ней несчастную девушку, а она была алчущая и жаждущая правды и примирения с собой. Он не понял всей бездны ее мучений. С этих пор ее одиночество кончается, но разве становится лучше? — Нет, мучения продолжались. Она чувствовала себя чужой и в этом обществе. Случалось, в большой компании студентов и студенток, когда гам стоял в воздухе от всевозможных речей, когда страстно и горячо давались клятвы служить общему делу, Лиза, безучастная и непонятая, уходила куда-нибудь в угол и с смертельною тоской искала чего-то в безотрадной ночной тьме. Казалось, ей места не было на свете, а в могилу еще не хотелось. Она слушала, как высказывались самые либеральные идеи, иногда даже те, которые сама разрешала, и странно ей казалось, что это что-то другое — для нее непонятное. Ни с кем близко она не могла сойтись; все относились к ней несколько свысока, считали за аристократку. Никто не хотел понять ее больной души, а она не могла понять их. Общие стремления складывались в такие чуждые друг другу формы, что, казалось, исчезало самое их родство. Когда авторитетные имена Лассаля, Прудона, Маркса и других сыпались в речах всех, Лизе горько чувствовалось, что она ничего не знает, что эта область для нее — неоткрытая земля. Она продолжала биться, читать и догонять других. Только один студент выказывал к ней большее сочувствие. Он недавно окончил курс семинарии и теперь был на верху блаженства. Некрасивый, весь в веснушках, с рыжими волосами, он во время собраний сидел всегда скромно в углу, не решаясь ни одним звуком заявить о своем присутствии. Красневший при каждом слове, студент был как-то жалок Лизе, и она с ним говорила. Спустя несколько месяцев после их знакомства, он, старая от смущения, признался ей в любви. Лиза оборвала его с первого слова, и отношения их окончились. Другой господин, громко кричавший на собраниях, хотя и не пользовавшийся популярностью, предложил ей жить с ним гражданским браком. Возмущенная Лиза, вся в слезах, умоляла его уйти. Так проходила ее тяжелая жизнь. Утром она бегала по урокам и, казалось, забывала свое горе, а вечером мучилась от дум, воспоминаний и противоречий. Между тем здоровье все слабело; появился скверный сухой кашель, грудь начала болеть. Тем не менее одна мысль о смерти приводила ее в неизъяснимый трепет. Надежда на что-то лучшее не хотела ее оставить, и она решила ехать учительницей в сельскую школу.

«Там дети, эта святая, нетронутая, сила, — думалось ей, — может быть, в них-то и найду обновление».

И она уже горячо любила их.

«Ведь и в крестьянах много хорошего, — продолжала рассуждать она, — может они инстинктивно поймут таких скитальцев, как я, и не отвернутся… Только бы полюбили». И ей рисовалась картина, как будут к ней приходить крестьяне благодарить за успехи детей, а они, веселые, умненькие, сидя за книгами, тоже будут радоваться.

«О, здесь можно забыть всякое горе, потому что увидишь столько новых, здоровых жизней, столько непочатых сил для борьбы!»

Лиза уже знала теперь эту борьбу и сумеет к ней приготовить.

«Честные, сильные, добрые, — шептала она в умилении. — Только вот грудь болит, но это ничего, — скоро весна все исцелит».

Ей представлялось ее будущее житье.

«Говорят, на Волге, это хорошо… Там легче думается и чувствуется… И так далеко от цивилизованного мира. Это тоже хорошо. А потом и няня приедет…»

Ей вдруг стало очень легко. Все черные стороны исчезали, оставалась лишь светлая, тихая жизнь.

«Да, здесь воскресение и примирение со всем прошлым. Только бы сил побольше, а главное — любви…»

Она осмотрелась кругом. Среди снежной равнины мелькали огоньки, где-то лаяла собака.

— Андрей, что, приехали? — радостно спросила Елизавета Михайловна.

— Приехали, барышня, слава тебе Господи. Уж, видно, больно соскучилась. Да и шутка сказать, из Москвы изволишь ехать. Небось все косточки растрясла. Тоже чугунка томить людей любит. Орет, шумит, гудит, да и дело делает. Самому езжать не приходилось, а тоже видал. Диковинка!.. — говорил старик-ямщик, сам обрадовавшийся концу путешествия. — Эй, вы, голубчики! — прикрикнул он на лошадей, и они, радостно приободрившись, рысцой затрусили по гладкой дороге.

И крик Андрея, и его слова, и приближающиеся, мелькающие огоньки — все это ей необыкновенно понравилось. Она закуталась в плед и с ожиданием стала смотреть вдаль. Белая церковь резче выступала из ночной мглы; чернелись, слабо обрисовываясь, крестьянские избы.

«Новая жизнь, новые люди, — думалось ей. — О, если бы здесь не прожить бесследно! Пусть даже теперь и не оценят, — не нужно их благодарности; может когда-нибудь на могилу мою придет кто из бывших учеников, помолится, пожалеет, положит венок из полевых цветов. Да не нужно и этого, — только бы в сердце почувствовали. Господи, что-то будет!»

И ей хотелось верить в счастье и будущее.

Огоньки приближались, и некоторые дома уже рельефно выступали из глубокой теми мартовской ночи.

IV

Елизавета Михайловна поселилась в новом домике села Спасского. Дни проходили за днями, а светлое чувство, появившееся в ней при везде в село, оставалось нетронутым. Минутами являлись жгучие воспоминания, но мирное настроение ее не нарушалось; напротив, чем тяжелее были они, тем более росла и крепла вера в будущее. Все пережитое ею казалось только приготовлением для этой новой жизни. Она была так полна своим чувством, что не замечала ни полнейшего равнодушия, ни подчас косых взглядов окружающих. Старуха, прислуживавшая ей, все что-то ворчала, но Лиза этого не замечала. Она даже любила смотреть на ее лицо, покрытое бесчисленными морщинками, — оно напоминало ей няню. Школа еще не открывалась. Лиза предложила крестьянам, чтобы дети начали ходить учиться до ее открытия, но получила в ответ, что великим постом Богу молиться надо, а не с книжками сидеть. Ее это не обидело. Напротив, она вполне сознавала правоту их.