концах, в которые для веса подсыпалась дробь.
В афишах было объявлено, что в состязаниях силачей может принять участие любой желающий. Победителю полагался приз.
На третий день Иван Поддубный наконец отважился и записался у судьи.
«Но должен признаться, что на состязании они всыпали мне как следует, и я провалился».
Двадцатилетний красавец Георг Лурих лишь недавно установил в Петербурге несколько рекордов по поднятию тяжестей. Телосложение его было настолько совершенным, что впоследствии он позировал Родену, берлинскому скульптору Вегасу, пражанину Хюппе, эстонцу Адамсону…
Иван Поддубный уже понимал, что дело тут не в одной силе. У эстонца Луриха тоже был сильный отец, но Георг в детстве перенес тяжелую болезнь и рос хилым ребенком. Увидев как-то профессиональных атлетов, он решил стать таким же могучим, фанатично занялся спортом и в пятнадцать лет уже выжал на пари две двухфунтовые гантели четыре тысячи раз.
Упражнения развивали определенные мышцы и давали сноровку. А ее-то и не хватало новичку. Потом Иван занимался очень много и через восемь лет без особых усилий установил мировой рекорд.
А пока ему пришлось довольствоваться едва ли не последним местом…
— Дюже добре всыпали, чертяки, — вспоминал Иван Максимович.
Посрамленный и освистанный галеркой, возлагавшей на «своего» большие надежды, он тяжело переживал поражение. Но через несколько дней в цирке началась «русско-швейцарская» борьба на поясах, и Поддубный увидел, что она почти ничем не отличается от тех состязаний, которые устраивались в его родном селе. Только вместо кушаков на борцах были широкие кожаные ремни с двумя кожаными же ручками по бокам…
— Подывимось, — сказал Поддубный и пошел записываться.
Публика, разочарованная прежней неудачей Ивана, встретила его скептически. По обычаю, существовавшему на подобных состязаниях, в противники ему попался не самый сильный из борцов. Сейчас уже трудно установить, кто вышел против Ивана. Борец был в трико, оттенявшем мускулатуру. Иван, в сапогах, брюках и косоворотке, казался рядом с атлетом мужиковатым и неуклюжим. Но в его насупленной физиономии, во всей высокой и крепкой фигуре было столько решимости, что цирк умолк и замер.
Протягивая руку для традиционного рукопожатия, профессиональный борец улыбался. Улыбался он и тогда, когда оба они крепко взялись за ручки поясов и прижались друг к другу — плечо к плечу, голова к голове. Борец рванул Ивана в сторону и… улыбка сползла с его лица. Малый стоял как вкопанный. Мало того, он сам надавил на борца. Циркач, или, как тогда называли, «циркист», тоже подался всем телом вперед. Это была ошибка, и Поддубному не раз доводилось использовать ее. Он напрягся, резко выпрямился, оторвал борца от ковра и круто закинулся… Спустя мгновенье послышался глухой удар. Описав в воздухе дугу ногами, циркач упал на спину…
Ошеломленная столь быстрой победой, публика молчала. Потом она стала неистовствовать. С этой минуты Иван Поддубный ощутил вкус успеха, вкус славы, этой призрачной власти над переменчивой толпой. Теперь Иван снова был «свой», простой грузчик, одолевший — подумайте! — профессионального борца.
Иван спокойно повернулся к судье.
— Давайте другого, — сказал он.
«Другим» был борец-итальянец, приехавший позже всех.
Итальянец тоже вскоре лежал на ковре.
За несколько дней Иван Поддубный переборол всех атлетов. И даже благородная спина красивого Георга Луриха коснулась ковра. Только с Петром Янковским, который был на полголовы выше Ивана и весил девять пудов (144 килограмма), схватка не дала результата, окончилась вничью.
Фирма «Ливас» потеряла своего старшего рабочего. До самой осени, до конца сезона, феодосийцы ходили в цирк «на Поддубного».
Осенью Ивану пришлось вернуться в контору фирмы «Ливас». Но это было очень тоскливо — после побед и аплодисментов, после яркой арены и тушей духового оркестра. Не мог он забыть и советов ловкого умного Луриха, который прочил ему карьеру борца-профессионала.
1 января 1898 года Поддубный взял в конторе расчет и уехал в Севастополь, в цирк Труцци, где уже знали о его успехах. Вот когда Ивана напрасно ждали к рождеству в родном селе.
Через четыре года жители знакомого нам украинского села увидели неизвестного господина. Был он в котелке, в щегольском господском костюме, по жилету его вилась золотая цепочка, под большим носом торчали рыжие пики нафабренных усов.
Это был Иван Поддубный. Встреча его с отцом Максимом Ивановичем, по рассказу Митрофана Поддубного, совсем напоминала сцену из «Тараса Бульбы».
— А поворотись-ка, сын! Що це ты так смешно постригся. Не то поп, не то сатана…
— Слухай, батько, не замай…
— А то що?
— Та ничего…
— Сила заиграла? — Максим Иванович закатил рукава. — Спробуем?
— Да я те… Простите, тату.
Прибежала мать, Анна Даниловна.
— Ты что, старый, с ума сошел?! И где ж это видано, щоб сын и батько боролись… А ну, марш в хату!..
Максим Иванович с самого начала ворчал только для острастки. Хорошие заработки сына и дорогие подарки примирили его с новой профессией сына. Худо-бедно, а Поддубные прикупили несколько десятин земли, и теперь в хате чувствовался достаток. Сам Иван так и говорил — пока сила есть, будет бороться, покупать землю, а уж землица никогда не подведет…
В тот приезд Ивану Поддубному было тридцать лет. Он уже считался опытным профессиональным борцом на поясах.
После Труцци Поддубного пригласили известные антрепренеры Никитины, делавшие ставку на русских артистов, которые выступали у них в кафтанах и сарафанах. Аким Никитин встретил Ивана в своем киевском цирке весьма радушно. «Прославленному борцу на поясах казаку Ивану Поддубному» была сделана реклама. В витринах киевских лавок появился портрет Ивана Максимовича — «казак», как и полагалось, был в папахе и черкеске. По десять газырей нашили ему по обеим сторонам широкой груди. Надо думать, что такой черкески в костюмерной цирка не нашлось и ее изготовили на заказ. По теперешнему, Поддубный носил бы костюм шестьдесят восьмого (!) размера.
Многие были склонны видеть в Иване Поддубном воплощение грубой физической силы, что стало роковой ошибкой для всех его соперников по тогдашней цирковой борьбе. Поддубный учился, выспрашивал приемы, оттачивал их в изнурительных тренировках, которые он проводил с той крестьянской добросовестностью, с какой вспахивал бы родную ниву. В «русско-швейцарской» борьбе ему не стало равных, но он исподволь готовил себя к новому виду атлетической деятельности, к борьбе классической, или, как она тогда называлась, французской.
С 1896 года отсчитывало свое существование Санкт-Петербургское атлетическое общество, культивировавшее французскую борьбу. Оно конкурировало с кружком любителей атлетики, созданным стараниями врача Владислава Францевича Краевского, филантропа и здоровяка, мечтавшего об искоренении недугов с помощью физического усовершенствования каждого человека. В Киеве врач Е. Ф. Гарнич-Гарницкий и писатель А. И. Куприн создают клуб атлетов. «Одно время он страстно увлекся цирком, —