— Там Борода.
Оглянувшись, Эмма видит в стеклянном окошечке лицо, обрамленное темными волосами; глаза вглядываются в окошко — настоящий любопытный медведь.
— Не называй так мистера Годалминга. Он наш директор, — говорит она и приглашает директора войти. Но Соня права: первое слово, да и второе, что приходит в голову при взгляде на мистера Годалминга, — это «борода». Она у него удивительная, на все лицо — не клочковатая, подстриженная очень коротко и аккуратно, но очень, очень черная, как у конкистадора; голубые глазки на ее фоне кажутся дырочками, проделанными в ковре. Одно слово — Борода. Он входит в класс, и Соня почесывает подбородок. Эмма смотрит на нее широко раскрытыми глазами, точно говорит: «Не нарывайся».
— Всем добрый вечер, — говорит директор приветливым «внеклассным» голосом. — Что у вас тут? Все в порядке, Соня?
— Мне тут малость… шерсть повыдергивали, сэр, — отвечает Соня, — но думаю, все будет хорошо.
Эмма прыскает со смеху, и мистер Годалминг поворачивается к ней:
— Все хорошо, Эмма?
— Мы с Соней просто немного поговорили перед спектаклем. Иди дальше готовиться, ладно? — С облегчением улыбнувшись, Соня слезает со стола и идет к двери. — Передай Мартину, чтобы подождал пару минут.
Эмма и мистер Годалминг остаются наедине.
— Итак… — произносит он с улыбкой.
— Итак.
Продолжая изображать лихого парня, мистер Годалминг седлает стул на манер телеведущего, в процессе, видимо, передумывает, но потом понимает, что обратной дороги нет.
— Трудный ребенок, эта Соня.
— Это все показное.
— Мне сообщили о драке.
— Ничего страшного. Ребята просто разнервничались перед спектаклем.
Кажется, мистеру Годалмингу очень неудобно сидеть по-ковбойски на стуле.
— А я слышал, что ваша протеже надавала по ушам нашему будущему старосте.
— У молодых кровь горячая. Да и Мартин сам виноват.
— Мне доложили, что она отхлестала его по щекам.
— Кажется, вы неплохо информированы.
— Я же директор. — Мистер Годалминг улыбается заросшими губами, и Эмма невольно задается вопросом: если долго смотреть на него, можно ли увидеть, как растут волосы? И что там, под всеми этими волосами? Может, мистер Годалминг на самом деле очень даже ничего? Он кивает на дверь. — В коридоре я встретил Мартина. Он очень… переживает.
— В течение шести последних недель он сильно вжился в роль. Работает по методу Станиславского. Как бы до рахита не дошло.
— И как, получается?
— О нет, он ужасен. Я бы его на сцену не выпускала. Советую запастись берушами на время исполнения сольной партии. — Мистер Годалминг смеется. — А вот Соня умница. — На лице директора отражается сомнение. — Сами увидите.
Он неловко поерзывает на стуле.
— Что нам ждать от сегодняшнего вечера, Эмма?
— Не знаю. Всякое может быть.
— Лично мне больше нравится «Милая Черити». Напомни, почему ты не захотела поставить этот мюзикл…
— Ну, это мюзикл о проституции, и…
Мистер Годалминг снова смеется. Эмма вообще часто его смешит, и другие тоже это заметили. В учительской поговаривают, что кое у кого появилась любимица, и намекают, что кое-кто слишком пристально ее разглядывает. Проходит минута; Эмма смотрит на дверь, где в окошке мелькает заплаканное лицо Мартина Доусона.
— Мне надо сказать пару слов Эдит Пиаф, а то будет истерика.
— Конечно, конечно. — Мистер Годалминг с облегчением встает со стула. — Удачи вам сегодня. Мы с женой всю неделю ждем этого вечера.
— Не верю вам ни капельки.
— Но это правда! Надо познакомить вас после спектакля. Может, я и Фиона могли бы даже пропустить по рюмочке с вами и вашим… женихом?
— О господи, каким женихом — просто бойфрендом. Его зовут Иэн.
— Тогда в буфете после спектакля?
— Разбавленный тыквенный сок?
— Повар ходил в винный…
— А я слышала, будут котлеты по-киевски…
— Ох уж эти школьные праздники…
— А еще говорят, что учителя — зануды.
— Вы просто красавица, Эмма.
Эмма оглядывает свой наряд. Она накрасилась — немного помады в тон темно-розовому винтажному платью в цветочек, пожалуй, облегающему чуть сильнее, чем хотелось бы. Она смотрит на свое платье, словно не помнит, что на ней надето: и правда, комплимент директора застал ее врасплох.
— Спасибо большое! — говорит она, но он успевает уловить сомнение в ее голосе.
Спустя секунду он смотрит на дверь:
— Пригласить Мартина?
— Да, пожалуйста.
Директор идет к двери, затем останавливается и оборачивается:
— Извините, Эмма, я же не нарушил профессиональную этику или что-то в этом роде? Говорить комплименты сотрудникам не запрещается? Если они хорошо выглядят?
— Конечно нет, — отвечает она. Но они оба знают, что он не просто сказал, что она хорошо выглядит. Он назвал ее красавицей.
* * *
— Извините, где тут ведущий, который «больше всего раздражает нас на ТВ»? — раздается с порога визгливый капризный голосок Тоби Морей. На Тоби клетчатый костюм, волосы его прилизаны и намаслены, за исключением веселого хохолка. Декстер борется с искушением запустить в него бутылкой.
— Кажется, речь не обо мне, а о тебе, — отвечает он и вдруг понимает, что с трудом выговаривает слова.
— Хороший ответ, суперзвезда, — говорит его соведущий. — Значит, видел обзоры?
— Нет.
— А то я для тебя копию сделал.
— Подумаешь, Тоби, один плохой обзор.
— Значит, ты не открывал «Миррор»? И «Экспресс»? А «Таймс»?
Декстер делает вид, что изучает расписание.
— Ты знаешь хоть один памятник критику?
— Нет, но что-то я не припоминаю и памятника телеведущему.
— Иди в жопу, Тоби.
— Ах, грубиян!
— Ты вообще зачем пришел?
— Пожелать удачи.
Перекрестившись, он кладет руки на плечи Декстеру и крепко сжимает ладони. Кругленький и юркий, Тоби играет в его шоу роль шута, для которого нет ничего святого, никаких запретных тем, и Декстер презирает этого дерганого эпизодического человечка, но и завидует ему. В пилотном выпуске и на репетициях он нарезал вокруг Декстера круги, хитро высмеивал и унижал его, заставляя почувствовать себя заторможенным неостроумным болваном, смазливым мальчишкой, не способным быстро соображать. Он стряхивает руки Тоби. Считается, что из подобной игры на контраст и рождается качественное телевидение, но у Декстера в присутствии Тоби начинается паранойя — ему кажется, что над ним издеваются. Чтобы вернуть хорошее настроение, ему нужно еще выпить, но он не может, не может, пока совиная морда Тоби ухмыляется в зеркале.