Все эти нехитрые, отчаянно-звонкие, бурей разжигающие огонь в крови мысли проносились в голове Гавроша, когда Денис Петрович будничным, спокойным голосом произнес:
- Я еще разок туда наведаюсь, еще посмотрю, проверю все ходы, подходы, все проулочки обшмонаю, все дыры в заборах, а уж потом двинемся. И смотри, Гаврош, гулять только дома! Фанерой не сорить! Веди себя как примерный... комсомолец, гы-гы-гы... — коротко заржал он и хлопнул Гавроша по плечу, Гаврош тоже рассмеялся, глядя в ледяные, жестокие глаза бывалого вора, хотя его смех скорее походил на робкое блеяние…
...Чтобы срезать дорогу к дому, Робка прошел через школьный двор с волейбольной площадкой, перемахнул через низкий штакетник скверика, пробрался сквозь заросли кустов сирени и пошел по узкой аллейке к выходу из скверика. Там светили два тусклых фонаря, отбрасывая на землю большой желтый круг. И в этом кругу Робка увидел дерущихся ребят. Робка замедлил шаги, остановился. Четверо били одного. Этот пятый отбивался отчаянно, но удары сыпались на него со всех сторон, лицо у паренька было все в крови, и наконец он обессиленно рухнул на землю, а эти четверо набросились на него, как воронье, стали бить ногами.
- A-а, гады, суки-и! — заорал Робка и бросился вперед, не чуя под собой ног. — Четверо на одного, да?! Справились, да?!
Робка врезался в этих четверых, и его кулаки замелькали в воздухе вдвое быстрее. Четверо сначала опешили от неожиданности, потом пришли в себя и принялись дубасить Робку. Драка закипела с новой силой.
Робка бился остервенело, прыгал из стороны в сторону, уходя от ударов, и, хотя несколько раз мог благополучно убежать, снова и снова бросался на четверых парней, обескураженных такой свирепостью неожиданно откуда-то взявшегося парня в курточке. Лицо у него уже все было разукрашено, из носа текла кровь, но он как сумасшедший продолжал бросаться на них.
Между тем тот, которого били эти четверо, пришел в себя, осторожно сел, со страхом глядя, как какой-то незнакомый парень дерется с его обидчиками, вдруг вскочил и бросился бежать прочь, напролом, через заросли сирени. Робка даже не увидел, когда этот парень убежал, и, наверное, ему пришлось бы совсем худо — четверо всегда одолеют одного, каким бы драчуном он ни был. Но и тут пришло спасение. В начале переулка, ведущего ко входу в сквер, показалась долговязая темная фигура. Она остановилась, видно, человек присматривался к тому, что происходит у входа в сквер, — как раз в это время один из четверых парней сделал Робке подножку, и он упал навзничь, ударившись всем телом и затылком об асфальт. Человек рез ко, пронзительно засвистел и, ускорив шаги, крикнул на ходу:
- Ах вы, шпана паршивая!
Четверо парней брызнули в стороны, как коты с помойки, испуганные неожиданной опасностью. Робка лежал на спине с закрытыми глазами. Когда человек вошел в желтый круг света от фонарей, то стало видно, что это учитель истории Вениамин Павлович. Он был в светлом габардиновом плаще с серым шарфом, в темно-синей кепке. Вениамин Павлович наклонился и узнал Робку, присвистнул тихо, покачал головой, затем пощупал пульс и присел на корточки, внимательнее рассмотрев Робкино побитое лицо.
- Н-да-а, парень, разделали тебя под орех... — пробормотал учитель.
Робка шевельнулся, услышав знакомый голос, и открыл глаза.
- Здравствуй, герой уличных сражений, — усмехнулся Вениамин Павлович. — Если бы не я, оборвалась бы твоя жизнь с неоконченным средним образованием.
Робка сел на землю, осторожно потрогал голову, потряс ею, потом поднялся, принялся отряхивать брюки. Запихнув руки в карманы плаща, Вениамин Павлович стоял рядом, курил.
- С кем дрался? — спросил учитель.
- Я их не знаю…
- Что ж, бывает... А из-за чего дрался?
- Не знаю... — отряхивая брюки, сумрачно отвечал Робка.
- Что ж, тоже бывает, — усмехнулся Вениамин Павлович. -- Плохо только, если так часто бывает.
- Почему плохо? — глянул на учителя Робка.
- Почему? — переспросил Вениамин Павлович. — Неужели сам не понимаешь? Вижу, не понимаешь. Ну и туп же ты, братец... Ладно, пошли.
- Куда?
- Пойдем, чаем напою, морду помоешь, йодом прижжешь, пластырем заклеишь. Или в таком виде хочешь дома появиться? Ну да, мать, наверное, привыкла, так, что ли?
- Почему привыкла? Ничего не привыкла…
- Ну ладно, пошли…
И они отправились домой к Вениамину Павловичу, по дороге медленно разговорились, правда, больше разговаривал и спрашивал учитель, а Робка односложно отвечал. Вениамин Павлович спрашивал про все — про соседей по квартире, про отчима Федора Иваныча, про старшего брата Борьку, про Гавроша, какие книжки Робка читает, какое кино любит смотреть.
Они пришли к историку домой. Странное дело, удивился Робка, но Вениамин Павлович тоже проживал в коммуналке, только поменьше — всего три семьи. Историк занимал две большие комнаты и маленькую каморку без окон — только под самым потолком чернела дыра дымохода.
- Очень удобно, — с улыбкой пояснил Вениамин Павлович, указав на этот дымоход. — Табачный дым сразу вытягивает. Тут у меня кабинет. — Стены каморки от пола до потолка были заняты книжными самодельными стеллажами и сплошь заставлены книгами. Такое количество книг Робка видел воочию только в районной библиотеке имени Плещеева, что на Якиманке. Еще стояли шаткий стол, настольная лампа, три венских стула, раскладушка в углу. На столе — стопки ученических тетрадей, какие-то книжки по истории.
Молоденькую жену Вениамина Павловича звали Тоней — миниатюрная улыбчивая женщина. Вениамин Павлович сказал, что она тоже учительница, что они вместе учились в педагогическом, он пришел туда сразу после фронта, а она со школьной скамьи, и на последнем курсе они поженились.
- Знаешь, сколько она плачет из-за вас, обормотов? — сказал Вениамин Павлович. — Придет из школы, сядет тут в темноте и плачет.
Тоня звала их в комнату пить чай, но Вениамин Павлович попросил ее принести чай в «кабинет», и жена безропотно исполнила просьбу. На столе появились чашки, пузатый, в красный горошек фаянсовый чайник, коробка с печеньем и банка с вареньем.
- Ты к нам не присоединишься, Тоня? — спросил Вениамин Павлович.
- У меня еще много дел по хозяйству, — улыбнулась она.
- Каких таких дел? — удивился Вениамин Павлович.
- Рубашки твои стирать! — ответила Тоня и показала ему язык. — Пеленки Сашкины полоскать. Еще вопросы будут?
- Нет, нет... извини.
- Приятного аппетита, — улыбнулась Тоня и почему-то весело подмигнула Робке.
Перед этим она заботливо протерла ему спиртом ссадины на лице, в двух местах, на щеке и подбородке, наклеила маленькие кусочки пластыря. Когда Тоня улыбнулась ему, Робка потрогал пластырь на щеке и тоже невольно улыбнулся в ответ.
Они пили чай, разговаривали, и опять больше говорил Вениамин Павлович, а Робка отвечал односложно, слушал, прихлебывая ароматный чай, заедая его душистым малиновым вареньем.
- Ешь варенье, ешь. Собственное производство, у нас его навалом. У Тони мать в Талдоме живет, в деревне, снабжает нас всеми продуктами. У нее там вся родня — два брата, две сестры, бабка…
Робка слушал, разглядывая корешки книг, сказал:
- У меня тоже бабка есть. Старая совсем, помрет небось скоро.
- Откуда родом?
- Из Карелии, с Онеги.
- Карелия... хорошие места, пришлось побывать…
Любишь книжки читать? Или только то, что учительница приказывает?
- Почему? Читаю... — смутился Робка.
- Что именно? — в упор спросил Вениамин Павлович, и Робка понял, что тут уж не отвертеться, стал лихорадочно перебирать в памяти названия, сказал:
- «Остров сокровищ»…
- Отличная книжка. Еще какие?
- Жюль Верна читал... потом вот эта... «Кукла госпожи Барк» — про шпионов, еще про адмирала Нельсона... У одного вора-медвежатника кличка такая была Адмирал Нельсон. Не читали?
- Нет... — покрутил головой Вениамин Павлович и рассмеялся. — Н-да, брат, вижу, читаешь ты через пень-колоду, плохо читаешь... А читать надо. Без книжек ты, брат, не человек будешь, а так... животное на двух ногах.