Читать интересную книгу Кола - Борис Поляков

Спросил тихо, обеспокоенно:

— Почему же он Афанасию не рассказывает?

— Кто его знает.

Смольков долго почесывал бороденку, задрав ее, гладил острый кадык. Андрею захотелось присесть, отдохнуть чуток. Ногу оберегая, примостился к Смолькову: с акулой и вправду успеется.

Смольков на камне посунулся, сказал мягко, как о горе минувшем:

– Что об этом теперь? Полно! Сулль виду не подает – и нам не следует. – Он положил на Андрея руку. – Я вот все за тобой смотрю, Андрюха: работящий мужик ты, покорный.

Андрей вспомнил, как шли на первый лов и Сулль смотрел на него очень добро уж. И Смолькова тогда от руля не убрал. Непонятен Андрею Сулль.

Смолькову ответил:

– Говорил уже: крепостной я. В работе сызмальства.

– Вот я и думаю: воля тебе нужна – хозяйственным стал бы скоро, богатым.

Андрей усмехнулся:

– Богатым мне не быть сроду. А жил бы людей не хуже.

– Сноровки у тебя много, ловкости. За что ни возьмешься, все ладится. Афанасию далеко до тебя. А он по Коле умелец знатный.

– Что удумал хвалить? Хочешь, чтобы к акуле я один шел?

– Нет. Так это я. Говорить мне с тобой приятно. По пути нам.

– Что про это? Говорили уж не раз.

Еще как вернулись с первого лова напуганные морем до смерти, Смольков говорил: «Коль пойдем теперь к норвегам – не дойти нам, Андрюха, сгинем. Обождать надо. Может, до самой весны придется».

– Афанасий-то, слышь, знак принял, – сказал Смольков. – Если телом и сдюжит, не пойдет больше в море.

– Может, – Андрей все про Сулля думал. Вспоминал движения его, слова, взгляды. Нет, ничем и ни разу не выдал Сулль, что знает для себя неприятное. И все же поверилось: слышал он разговор.

– Нам о себе тоже подумать надо. Мне это море в печенках уж. Дождемся, как Афанасий.

– С Афанасием вина моя. Я ее недобил.

– Вина не в этом твоя, – мягко сказал Смольков, – а в том, что кротилку не пожалел.

– Как это? – насторожился Андрей.

– Так. Коли сам коленом ударился – мог бы кротилкой-то промахнуться. Хотел помочь, а не смог: не успел, значит.

Андрей повернулся, снял с плеча его руку.

– Ты что – в уме ли?

– В уме. – Смольков руку убранную словно и не заметил. Голос у него тихий, ласковый. – Ударился сам: спужался. Все ударены были. Все спужались. Никто бы не догадался. – Смольков вздохнул с сожалением, как о ненайденном кладе. – Удача нам в руки шла. Сулль остался один бы, нас двое. Не подумал, Андрюха, ты.

Вспомнилось, как вскочил на корму Смольков, от акулы подальше, и словно прилип к веслу: глаза выжидающие. Не врет: вправду, помедлил бы...

Андрей привалился к камню, зажмурился. Смолькова слушал как бы издалека.

— Нам теперь, Андрюха, себя поберечь надо. Ходить в море троим опасно. Такого сговору не было. – Смольков опять на шняку кивнул. – Эдак вот шибанет еще – сгинем ни за понюх. Афанасий, если и оклемается, на промысел не ходок: он знак принял. И я теперь хворым скажусь. Ты меня поддержи.

Андрей долго смотрел на море за шнякой. Темное, неспокойное, где-то очень недалеко оно сливалось с таким же холодным небом.

Начинался отлив. Вода спадала заметно для глаз, отступала с каждым накатом волны. Шняка была теперь на сухом. Может, взять с собой харч, теперь же, не мешкая, да бегом принести парус и, пока еще можно вдвоем, столкнуть шняку на воду? И больше не надо будет Сулля видеть и Афанасия.

Андрей развернул за плечо Смолькова.

– Слушай, давай уйдем. Счас прямо. Я харч принесу, ты парус. Дойдем – хорошо, не дойдем – бог с ним, и на лове можно утопнуть.

У Смолькова глаза удивленные.

– Не-еет, – возразил он жестко. – Я слишком долго жду этого, чтобы вот так, наобум. – И скривил губы в ухмылке. – Как говорил Сулль, удача нужна нам верная...

48

Утром Андрей проснулся – в памяти весь вчерашний день: Афанасий, акула, разговор со Смольковым, Сулль. Худо сложилось все. От разговора смольковского на душе груз камнем. Сулль с Афанасием будто про все догадываются, молчат. За ужином словом не перекинулись. Сулль сидел пасмурный, зажал в зубах трубку. Афанасий слова не говорил, вздыхал только. Вечор, пока парили ему спину и натирали, Андрей заметил: необычно смотрел на него Афанасий, вглядывался. Ох, чем-то все кончится?

В избе холодать стало. В окно пробивался сумрачный свет. По-летнему бы время уже к обеду, а Сулль их не поднимает, хотя, Андрей чувствует, все не спят. Работы, значит, не будет нынче. Еду варить черед Афанасия, а тому, видно, не до этого.

Андрей встал, принялся растапливать печь. Сухие лучины сразу занялись огнем, блики метались по стенам. Афанасий кряхтя слез с полатей, пошел во двор. Лицо хмурое. На взгляд Андрея махнул рукой:

– Кажись, полегчало.

Пошел твердо, а в шаге легкости не было.

Поднялся и Сулль, вышел следом. Смольков привстал на полатях, оглядываясь на дверь, зашептал:

— Андрюха, ты последи за ними. Что они вдвоих-то пошли.

Он хотел еще что-то сказать, не успел: Сулль вернулся, принес из сенцев анкерок с дешевым норвежским ромом, столешник холщовый. Похлебку велел варить с мясом.

За стол сели умытые, в чистых рубахах. Смольков спиною к печи, держался руками за поясницу, вздыхал, морщился. С анкерком на свежем столешнике застолье выглядело празднично, а молчание – как на поминках.

– Спина у меня болит и голова кружится, – Смольков говорил постанывая, – то ли понадсадился вчера, то ли погода сменится. – Ему никто не ответил. Сулль стоя разливал ром. Афанасий снимал с опояски нож.

Нож у Афанасия всем на зависть: рукоять из темной кости, в рисунках мелких, заполненных оловом, красивая и в руке ладная. Ножны тисненой кожи, бахрома цветная. На самом ноже крест старинный, медью вчеканенный. Ударит Афанасий лезвием по железу – зарубка, а на ноже и следа нет. Сулль любит бриться этим ножом, каждый раз хвалит его, торгует: за такой корову можно купить. Афанасий же ни в какую: нож семейный, наследственный.

Афанасий нож снял, положил на стол. Андрей перехватил встревоженный взгляд Смолькова: чего это он ножом балует? Сулль сел на лавку, умостился удобно, лицо приветливое, с улыбкой. Поднял кружку.

– Афанасий вчера пугался маленько. То забывать будем. Все хорошо кончился. Пьем твое здоровье.

Афанасию слова Сулля, видимо, не приглянулись: потупился в свою кружку, ответил скупо:

– Благодарствую.

Ели из одной миски, ложки сопровождали хлебным куском, чтобы не капало на столешник. Смольков рядом с Суллем, нет-нет да взгляд на Афанасия бросит, на нож его, сам спиною корытится.

– Даже ложкою доставать трудно. Замаяла поясница. К погоде, видать, Как ты, Сулль Иваныч, узнаешь безгодье?

– Как спина болит, так погода другой. – Со Смольковым Сулль без улыбки.

Афанасий от выпитого порозовел, ел много, с охотою: совсем уже не больной. Может, прав Сулль, не сильно ушибло его, спужался просто? Или на лов ходить надоело? Нет, он таиться не стал бы, сам сказал.

После второй кружки Афанасий рот степенно отер, отложил ложку в сторону.

– За вчерашнее всем поклон низкий. Может, впрямь и спужался, может, нет, а на товариществе – спасибо. Так вот. У тебя же, Андрей, прощенья прошу: прости меня, христа ради, сними грех, затаил я его давно, в кабаке еще. Ты тогда не руку мне согнул, душу помял. – Афанасий перевел дух, будто тяжесть снимал великую. —

И держал я зло, железо недогревал с умыслом, мучил тебя. Да ты уж знаешь. И хорошо, что ты не просил пощады, сдюжил. Этим мне приглянулся. Так вот. За вчерашнее тебе особый поклон.

Афанасий взял нож, отдалил от себя на миг, рассматривая, и двумя руками поднес Андрею:

– Это тебе, дарю.

Андрей на лавке аж отодвинулся, до того все неожиданным было:

– Будет тебе. Быльем поросло уж.

А Афанасий настойчиво:

– Не думай, что пьян я, не смей отказывать. Тверезый обдумал все.

У Сулля взгляд загорелся:

– От сердца нельзя не брать.

– Бери, бери, – обрадованно заерзал Смольков.

Афанасий упорно вкладывал нож в руки Андрея.

– И разделим с тобой мы хлеб-соль по обычаю нашему: выпьем да побратаемся. – Афанасий Андрея жмет за плечо, похлопывает, глаза его близко от глаз Андрея. – Брат ты будешь названый мне, а я тебе.

У Андрея от слов таких, от подарка всколыхнулось что-то в душе волной, запершило в горле, просясь к глазам.

– Согласен ли? – вопрошал Афанасий.

Мгновение было таким большим, на целую жизнь хватит.

Чувствуя свою неуклюжесть, ответил, не поднимая глаз:

– Вестимо. Чего там.

Так давай обменяемся с тобой и крестами, чтобы все как положено было. – Афанасий снял с себя крест и подал Андрею. Целовались они троекратно, в обнимку. – Так вот. Голос у Афанасия заметно обрадованный. – Положись теперь на меня крепко. Я за тебя, брат, душу отдам. – И лихо возвысил голос: – Наливай еще, Сулль Иваныч! Любы вы мне все! Наливай полня – я угощаю! Мой ныне день!