Короче, он вновь почувствовал себя в своей стихии.
Над этой проблемой Борис Викторович начал работать в пятьдесят четвертом году. Сначала один. Вечерами, дома. Ибо никто, понятно, в институте научной темы ему не менял и от служебных обязанностей не освобождал. Королев занимался повышением точности баллистических ракет, и до управления в космическом пространстве — это был следующий этап — руки еще не дошли…
Потом Раушенбах привлек к своим расчетам аспиранта Женю Токаря. Тогда — Женю. Ныне доктора наук Евгения Николаевича Токаря, человека в кругах, близких к космической технике, весьма известного. А еще через год-два, когда стало ясно, что вопрос выходит за рамки чисто научного любопытства и переходит в сферу реальной, причем, видимо, недалекой уже практики, Борис Викторович стал собирать свою первую, еще маленькую группу. На горизонте замаячила идея фотографирования обратной стороны Луны. Хотя, конечно, ни станции такой, ни названия, ни порядкового номера не было: первому спутнику еще только предстояло взять разбег. Кстати, ни на нем, ни на последующих двух спутниках системы управления ориентацией не было — они оказались как раз теми слепыми котятами, которые кувыркались и тыкались в разные стороны, сообщая всему миру, как младенцы — «агу», радостное, неосознанно горделивое «бип-бип». Они впервые «осязали» космос. Задачи ориентации, маневра, серьезного исследования пространства, тем более — посадки перед ними не стояло: им надо было еще подрасти, Разум обретут аппараты, которым они проложили дорогу, которые пойдут вслед.
Наделить их этим разумом и должна была — уже должна! — группа Бориса Викторовича.
И вот тут-то и оказалось, что письменных столов, стопки бумаг, карандашей и ручек — обычного атрибута теоретиков — недостаточно. Ибо проблема была трудна не только по самой своей сути, но и потому, что привычная методика научной работы — от идеи — к уравнению, от уравнения — к металлу — здесь не годилась. Так как любое решение, самое красивое, любая формула, самая точная, любая теория, отвечающая всем канонам современной науки, должны были прежде всего соответствовать соображениям здравого смысла, в космической технике определяемого килограммами, ваттами, метрами и минутами. Другими словами — весом, потреблением энергии, уровнем точности и длительностью процесса ориентации аппарата в космосе.
Именно эти «рамки» стали камнем преткновения для других групп, которые тогда же взялись за ту же проблему. Они делали интересную науку — важную и необходимую, но не думали о конкретной машине. Они бились над тем, что будет, скажем, с корпусом корабля, если маховик закрутится с ускорением, а надо было прежде знать, каким должен быть этот маховик, сколько он потянет на весах и какую задачу ему предстоит выполнять.
Раушенбах же, всю свою жизнь привыкший идею доводить до металла, знал: решение «вообще» тут не проходит. И потому самый замечательный на бумаге проект в реальной практике нередко становится абсолютно неприемлемым. Ну что поделаешь, если в корабле или в станции на данную систему отведено столько-то места, такая-то масса — и ни сантиметром, ни граммом больше!..
— Да пес с ним, как эта железяка будет двигаться, — говорил Раушенбах своим сотрудникам, — потом разберемся. Сначала нарисуйте ее мне, увяжите с другими узлами.
Короче, это был как раз тот случай, когда математика слилась, переплелась с конкретным конструированием, когда одновременно требовался и инженерный, и теоретический расчеты, а потом уже обобщающая теория, когда чисто научные задачи решались не до, а вместе с созданием проекта системы. Потому-то такой, скажем, прибор, как гироорбита, родился не как некая отвлеченная схема, а как конкретный элемент конкретной системы управления, которой предстояло работать в совершенно конкретных условиях. Потому и инфракрасный построитель вертикали сначала обрел плоть, а потом уже принцип лег в основу диссертации… В общем, надо было работать не только головой, но и руками: строить модели, испытывать их, вытачивать разные всякие детальки, выбрасывать, если оказывались не у дел, в корзину и точить новые.
Очевидным это стало еще в самом начале, однако таких банальных вещей, как молотки и паяльники, в сугубо теоретическом подразделении не было, ни один хозяйственник подобных извивов научной мысли предусмотреть, конечно, не мог. Вот тогда-то «ребята» Раушенбаха — ныне «маститые кандидаты и пузатые доктора наук» и отправились в магазин «Пионер»: на подотчетные тысячу рублей (старыми), выбитыми Борисом Викторовичем у дирекции (к слову сказать, к тематике института новое направление не имело ровным счетом никакого отношения, но, к чести академика М. В. Келдыша, он не только не воспротивился, но, наоборот, активно помогал этим работам), они накупили паяльников, полупроводников, реле, элементов и разного другого, с чего и началось изготовление моделей, а потом и деталей аппаратуры, которая в конечном итоге («в конечном итоге» — потому, что первоначально они разрабатывали свою систему для ориентировочного спутника «ОД-1», так и оставшегося в чертежах) и была установлена на «Луне-3» и в октябре пятьдесят девятого года сфотографировала обратную сторону спутника Земли.
«Чепуха», — скажете вы.
Может быть, и правда чепуха. Но так было.
«Нельзя такую сложную работу приниматься делать с ничего, с детского набора».
Нельзя. Но делали.
А можно считать космические скорости в окружении оравы детей и неумолкающих кредиторов? Но ведь Циолковский считал.
А строить первые ракеты в полуразрушенном беспризорном подвале? Но ведь Королев строил.
Нет, почему-то мне кажется, что категории «можно» и «нельзя» здесь неприменимы. Что в приложении к новому делу, почти всегда основанному на энтузиазме, они лишены смысла. Потому-то оно и становится новым, что делают его вопреки «нельзя». А если бы не было людей, которые считают, что «можно», когда большинство убеждены в «нельзя», никакого прогресса, даже в каменном веке, не было бы.
Разумеется, идеально, если вместе с рождением плодотворной идеи сразу же появляется и оборудование, и аппаратура, и разные прочие многочисленные няни и кормилицы, которые пестуют новорожденную. Идеально. Более того, при рациональном подходе к научным исследованиям так и должно быть. Но, к сожалению, в иных институтах и лабораториях часто бывает прямо наоборот. Все есть — и добрые, знающие руководители, и отличная экспериментальная база, — вот идей, беда, нет.
Это я не для сравнения, не для выяснения «кто лучше, кто хуже», не для набивших оскомину рассуждений «мы в те годы…», — я «те» годы не знаю, и не мне о них судить. Так, для констатации факта. Факта, что во всяком деле основа — люди, остальное лишь нужное, но — приложение…
И уж «до кучи»: габаритные чертежи того «волшебного ящичка», который снимал Луну, были выполнены, опираясь на габариты самых обычных телефонных реле и самого обычного фотоаппарата «Фотокор», — и то, и другое, понятно, к делу не имело ни малейшего отношения… Однако именно эти чертежи и ушли в КБ Королева, после чего кое-кто из сотрудников Раушенбаха стал посматривать на него с опаской: дескать, уж не жулик ли он? Страхи рассеялись, когда аппаратура обрела заводскую плоть, ибо самое замечательное и необъяснимое заключалось в том, что ее вес и объемы в точности соответствовали первоначальным расчетам.
— Это надо чувствовать печенками! — в таких случаях любил говорить Раушенбах…
В тот день институт перестал работать. Нет, ничего катастрофического не произошло: ни аварии, ни разгона у директора, ни черного кота в коридоре.
В тот день звук костяшек домино перекрыл все другие шумы.
Начальство дипломатично скрылось в кабинетах.
Дядя Вася из котельной говорил, что этого быть не может, и предлагал баснословное пари.
Раушенбах срочно выписывал себе командировку.
Его ребята — особенно математики — ходили гоголем.
Вчера они наконец обнародовали «закон максимальной рыбы» — путем сложных расчетов, логику которых, конечно, держали в тайне, шутники сначала посчитали, сколько фишек должно остаться у противников, чтобы проигрыш их оказался предельным, а потом соответствующим образом разложили костяшки… Эффект был достигнут: традиционные соперники ничего не понимали и хватались за сердце… Очередная «выходка» сотрудников Раушенбаха, конечно, поражала воображение, но сам факт ее уже никого не удивлял. То ли еще было!
Например, в отделе долго дебатировался вопрос, где находятся …скрижали истории. Ни больше ни меньше. Спорили до хрипоты, привлекая в союзники соседей из близлежащих комнат. В конце концов пришли к единому мнению: здесь! На стене вывесили ватман, на нем написали: «Скрижали». Ниже следовало всякое.