Я поправил подвёрнутые рукава рубашки (подвернул их до локтей), наблюдал за своими будущими слушателями (всё больше поглядывал на слушательниц). И сожалел о том, что не выступлю во «вторую смену» работы танцзала — перед взрослой аудиторией. «Вот там бы я развернулся, — промелькнула мысль. — Возможно, и ушёл бы отсюда не один, а в компании симпатичной женщины. Наведался бы к ней домой, спел бы ей там несколько „персональных“ серенад». Я вздохнул. Погрузился в фантазии, путешествовал взглядом по голым ногам школьниц, изредка посматривал на циферблат больших настенных часов, каждый раз громким щелчком отмечавших завершение очередной минуты (и приближение начала танцевального вечера).
Я простоял без движения до того момента, когда большая стрелка на часах встала на отметку под цифрой двенадцать. А потом вздрогнул и заморгал, отгоняя видения и фантазии. Шум голосов в фойе Дворца культуры к тому моменту достиг пика. Сразу же после очередного щелчка стрелки в запертые двери зала заколотили девичьи кулаки (и даже туфельки). Раздались возмущённые визгливые женские крики. Скучавшие до этой минуты милиционеры и дружинники завертели головами, выискивая среди школьников нарушителей порядка. Но в толпу девиц они не сунулись — ограничились грозными окриками… на которые школьницы не обратили внимания: они уже буквально ломились в запертые двери, словно штурмовавшие Зимний дворец революционеры.
Громкий щелчок дверных запоров прозвучал, будто третий звонок в театре. Девицы отпрянули от створок. Их крики, словно по волшебству, сменили тональность: возмущение и негодование уступили место радостному предвкушению. Двери распахнулись — неторопливо, чтобы даже самые медлительные уклонились от встречи с ними. Школьницы бурным речным потоком хлынули в полутёмный зал. Я поспешил за ними следом — опередил лениво переставлявших ноги парней. Увидел, что многие девчонки устремились не в центр зала и не к стенам (около которых традиционно стояли парни). Они направились ближе к освещённой прожекторами сцене, где готовился дать представление вокально-инструментальный ансамбль Сергея Рокотова.
Ещё с порога танцзала я заметил, что Бурый и Веник уже заняли свои места. Петя Курочкин наигрывал спокойную мелодию, Веня Любимов (словно нехотя) отбывал спокойный ритм. Чага топтался около микрофона: Боря Корчагин не иначе как собирался петь — даже размялся: исполнил традиционные «раз, раз». Рокот прохаживался с гитарой в руках (подобно метавшемуся по тесной клетке волку) — посматривал на ворвавшихся в зал поклонниц, будто высматривал знакомые лица. Девчонки замахали ему руками, прокричали приветствия — на лице Рокотова не дрогнул ни один мускул: парень даже не улыбнулся. Зато застывшая около ведущих на сцену ступеней Белла Корж недовольно скривила губы. Она тоже всматривалась в лица школьниц, точно запоминала поклонниц Сергея, чтобы потом им «всё припомнить». Именно Изабелла меня и заметила — она всплеснула руками.
Подружка Рокота схватила меня за рукав и потащила на сцену — я не сопротивлялся.
— Где ты бродишь⁈ — шипела она. — Просили же: не опаздывай!
Рокотов прикоснулся к струне гитары — будто изобразил бруксизм (зубной скрежет). Его голос не восстановился — заговорил Сергей шёпотом. Собравшиеся около сцены школьницы не услышали те фразы, которыми меня поприветствовал лидер ВИА (лишь заметили по его мимике, что Рокот вложил в свои слова много эмоций). Поэтому они всё ещё считали Рокотова культурным человеком. Я пожал плечами в ответ на его претензии. Сообщил, что не знал иного пути к сцене, иначе как через зал. Белла тут же указала мне на неприметную дверь около сцены — я развёл руками. Помахал рукой Курочкину и Любимову, поздоровался с бас-гитаристом (заметил, как Чага печально вздохнул). Белла успокоилась — и тоже поприветствовала мне поцелуем в щёку. Я принял у Бори Корчагина пост рядом со стойкой микрофона. И лишь тогда я посмотрел в танцевальный зал с возвышения сценического настила.
Прожектора светили мне в лицо, заставляли щурить глаза. Но в полумраке зала я всё же различал повёрнутые в мою сторону лица. Отметил, что помещение пока не заполнилось. Парни всё ещё выстраивались около стен. А запоздавшие девицы расталкивали конкуренток, спешили к сцене, рядом с которой почти не осталось свободного пространства. Из динамиков звучала музыка (старались Бурый и Веник). Она заглушала голоса школьников. Но я всё же различал отдельные выкрики — чаще всего обращённые к музыкантам ВИА. Услышал и несколько вопросительных возгласов в свой адрес. Видел, что группа девиц расспрашивала Беллу — та им что-то втолковывала, посматривала на меня и на Рокота. Заметил мелькнувшую в дверном проёме долговязую фигуру Руслана Петрова (не Васи Громова: Василий был поуже Русика в плечах). В первых рядах около сцены заметил Наташу Кравцову.
Ко мне подошёл грустный Чага. Он сообщил, что «начнём» по команде Рокота — с песни «Мы с тобою танцуем». Я кивнул в ответ. Взглянул на Сергея Рокотова — тот показал сжатые в кулак пальцы. Это значило, что отсчёт лидер ансамбля будет вести жестами. Да мы бы и не услышали при таком шуме его шёпот. Я просигналил: «Принял». Поправил стойку микрофона: Корчагин уже настроил её под свой рост. Выровнял дыхание. С удивлением заметил, что разволновался. Точно был юным студентом, представшим перед строгим взором экзаменационной комиссии. Этот факт повеселил меня. Я улыбнулся — почувствовал, что сердце замедлило ритм сокращений. Сделал три глубоких вдоха и выдоха. Вытер о штаны вспотевшие ладони. Увидел в толпе перед сценой Лидочку Сергееву — подмигнул девчонке. Поправил рукава, прижал к переносице очки. Музыка смолкла — голоса в школьников будто стали громче.
Я вспомнил вдруг слова Элвиса Пресли. «Король» говорил о том, что если артист хочет собрать толпу, то он должен устроить для людей спектакль. Певец считал: если он будет стоять столбом и просто петь, то люди решат, что в следующий раз останутся дома и просто послушают те же песни в записи. Я ухмыльнулся. Снял со стойки микрофон. Полностью расстегнул ещё одну пуговицу рубашки (уже на животе), поднял воротник. Увидел, как Сергей Рокотов один за другим отогнул три пальца — завершил отсчёт. Почувствовал вибрацию досок сцены под ногами — это снова ожили, притихшие было, музыкальные инструменты вокально-инструментального ансамбля. Звук получался не «кристально» чистым, но громким. Я опустил руки, склонил голову — позволил чёлке прикрыть стёкла очков. Замер. Прислушивался. Ухмылялся. Гитары Рокота и Чаги сыграли короткий проигрыш. Зал притих. Веник выдал лихую дробь.
Я посмотрел в зал — на девчонок.
Ощутил, как на моём лице сфокусировались десятки взглядов.
Поднёс микрофон к губам.
И запел:
— Под луною и при луне я с тобою танцую…
Глава 21
—…Этим танцем сегодня с тобой мы вечер открываем…
Визг поприветствовавших начало нашего выступления школьниц потонул в ритмичной музыке и вскоре стих. Я быстро приноровился к микрофону и не допустил ошибок даже на «старте». Не напрягался: помнил о том, что сегодня не спринт, а марафон (впереди два с половиной часа пения). Мой усиленный динамиками голос раскатывался по залу (мурашки пробегали по моей спине и рукам). ВИА Рокотова поддерживал меня бодрой мелодией. Парни работали дружно, профессионально. Я не смотрел на музыкантов. Скользил взглядом по лицам собравшихся рядом со сценой девчонок. Окутанные полумраком фигуры школьников пришли в движение: замелькали руки, затряслись модные причёски.
Я жмурил глаза от яркого света направленных на сцену прожекторов. Голосом создавал движения звука, расставлял акценты, менял динамические оттенки, передавал слушателям своё настроение — будто на занятиях в хоре. Настроение у меня было великолепное: подстать заложенному в словах песни. Эмоции собравшихся в зале школьников наполняли меня энергией, заставляли не просто петь — я приплясывал, вилял бёдрами (будто вообразил себя Эливисом). С высоты своего сценического помоста смотрел на счастливые лица девчонок. Наслаждался восторгом, который видел в девичьих глазах. Дарил улыбку тем, с кем даже на миг встречался взглядами. И пел для них всех… и для каждой — персонально.