Читать интересную книгу Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Деловой разговор между Макухиным и Полезновым начался раньше, даже и не в этот день, когда они случайно встретились на улице, теперь же он продолжался вяло одними как бы выводами из предыдущего, притом же часто перескакивал на совершенно посторонние предметы.

— Говорится: «умей продать», — раздумчиво и точно наедине с собой сказал Полезнов, вытирая пальцами усы, — а это нашему брату тоже надо прежде всего помнить: «умей купить», вот что!

— Об этом-то и толк, — поддержал его Макухин. — Продать-то, раз требуется, всякий дурак продаст, да кабы себя самого не накрыть… А, между прочим, конечно, деньги оборот любят, — это главное.

— Оборот, это да: без оборота капитал — это уж живая насмешка, — принимаясь за нового рака, решил Полезнов, а Макухин не то чтобы воодушевленно, однако назидательно рассказал старую историю о двух сыновьях деловитого отца:

— Дал отец один — дело было утром — двум своим хлопцам по рублю: «Вечером мне скажете, куда вы их денете». А оба были такие, что ни в пивную, ни в ресторан, никуда, однако ушли из дому. Ждет отец, к вечеру являются — оба трезвые. Он к старшему: «Ну, куда рубль девал?» — «Никуда, говорит, не девал, вот он… Я чтобы его зря не потратить, в землю его закопал, да от него ходу, а вечер подошел — выкопал!» — «А ты?» — ко второму отец. «А я, — этот говорит, — того-сего на него купил, а потом продал, да еще купил, да опять же продал, — вот, одним словом, получай, папаша, вместо одного рубля — два!» Какого же сына похвалить отец должен?.. Вот к чему сказка сложена!

— Хотя сказать, и другой сын тоже не прощелыга какой! — подхватил Полезнов.

— Разумеется, тоже цену деньгам знает, только котелок не варит… — И, внимательно приглядевшись к одной из подавальщиц, добавил Макухин: — Невредная бабочка! — на что Полезнов отозвался рассудительно:

— Ежели вредных сюда принимать, хозяин тогда в трубу вылететь должен.

Макухин, раскрывая рачий панцырь, с некоторым сомнением поглядывал на желтую бурду, которая в нем содержалась, и откладывал ее снова на тарелку, принимаясь за шейку и клешни, если находил, что они достаточно крупны, чтобы с ними возиться. Наблюдая за тем, как все отложенное им забирал к себе Полезнов, он заметил:

— Однако же ты к ним без милосердия, Иван Ионыч!

— К ракам? О-о, брат! Я с ихними родичами смальства воевать начал, — очень охотно принялся объяснять свое пристрастие к этому деликатесу Полезнов. — У нас же там, откуда я сюда-то забрался, река разве такая, как здесь? У нас она в половодье как разольется, — чистое море, только что желтое. Ну, что касается раков, было их в ней там по обрывам целая гибель. Мы их, ребятишки, по тыще в день из нор надирали, так что все пальцы они нам клещами своими порасковыряют, бывало. Наловим — варить. Наварим — едим, пока уж с души начнет воротить, — вот мы как с ними… Конечно, кабы у нас там поблизу город какой был, чтобы продавать их, могли бы раками прямо забогатеть, а у нас до города почитай верст пятьдесят было, да и то город такой, что там и своих раков не знали куда девать, — вот какое дело.

— Вот видишь, — подхватил Макухин, — что значит человека не было, какой бы за это дело взялся. Где их густо, а где совсем пусто, а где совсем пусто, — значит, туда их и гони. Получалось поэтому что? Капитал ребята из воды руками выгребали да сами же его транжирили. Что они, хлеба с солью не могли поесть? Да кроме того, летом луку везде растет черт те сколько, — вот ребятам и давай, а раков — в отправку… Так же точно и с зерном везде по хозяйствам, какие даже сроду не слыхали, как паровоз гудки дает.

— Это верно, что не слыхали, — тут же согласился Полезнов, наливая себе восьмой стакан. — Недалеко ходить, мой дядя родной из деревни нашей в город поехал, а туда уж железную дорогу провели, а он этого дела не знал. Едет себе парой по открытому месту, а с ним сынишка его — выходит, мой брат двоюродный, — едет, а дело к вечеру, смотрит: что за оказия? Далеко гдей-то вроде бы пыль большая, а возле него тихо. Ну, не иначе, думает, вихорь там поднялся. Все-таки же вихорь, он не вечный: поднялся — упал, а тут что-то пыль эта что дальше, то больше… И вот догадка у него: конокрады, — не иначе, что так! Конокрады табун лошадей гонят!.. Ну, с одной стороны, конечно, и конокрадов тех ему, дяде моему, боязно, — кабы и его пару к своему табуну не прихватили, а с другой стороны, — ехать, конечно, надо, а то уж ночь скоро: пока, дескать, тот табун доскачет, авось я проскочу. Он лошадей нахлестывает, а табун, брат ты мой, все ближе, и так что слышно уж стало, какой от него топот: аж земля дрожит… Одна надежда — впереди строения какие-сь: видать, люди живут. Он это поспешает к тем строениям, а табун уж вот он, — тоже спешит… Да как взялся весь дымом черным, да как засвистит, да как заорет вдруг голосом страшным, тут от такого ужаса пара дядева, — а лошадки обе молодые были, — как повернет да вскачь, да с выбрыком, так что и дядю и Степку, — это брата моего, — из телеги вытрясли наземь и скачут, и скачут, куда ноги их, бедных, несут. А Степка потом мне рассказывал: «Мало того, что расшиблись мы с отцом оба, главное, страху натерпелись: ну, явный черт или какой змей-дракон — одним словом, конец жизни!..» Вот какие дела: в пятидесяти верстах от деревни люди железную дорогу вели, так что и поезда уж ходить начали, а там хоть бы тебе сорока на хвосте принесла, — никто ничего не знал!

— Ну, это, конечно, давно дело было, — важно, однако понизив голос, сказал Макухин, — теперь же всем известно, что в случае вот войны, например, овес для лошадей в армию нашу доставлять надо будет? — Надо. А кто его доставлять будет? — Кто же иначе, как не мы с тобой в компании, а?

Вопрос этот был поставлен прямо, и ответ на него ожидался тоже прямой; Полезнов понимал это, однако ответил подумав:

— Сознаю, Федор Петрович, дело вы предлагаете вполне хорошее, особенно, если всамделе война… А только, вот мы же с вами одного оказались Костромского полка, и вдруг начнется мобилизация, тогда как?

— Думаешь ты, что я с бухты-барахты тебе говорю, — усмехнулся Макухин, — не-ет, брат, я насчет этого застрахован: я ведь свои тринадцать лет запаса уж отбыл, теперь в ополчение зачислен. Ополчение трогать не будут, как его и в японскую войну не трогали. Обо мне не сомневайся.

— Конечно, тебе видней, раз это тебя касается, а не меня, как я уж из ополчения вышел… Ну, ведь может случиться и так, что никакой войны и не будет, а так только, смущение людей, — тогда как? — осведомился Полезнов.

— Не будет, так не будет, — плакать об этом не станем, а дело свое откроем. Конечно, если наотрез откажешься, тогда уж ты загодя мне скажи, — я другого компаньона искать буду, а то уж хлеб люди косить начинают, — как будто между прочим сказал Макухин.

— Ячмень?

— Хотя бы ячмень.

— Ячмень уж косят, это действительно… Нет, уж другого пока погодите искать, Федор Петрович. Мы уж с вами все-таки не то чтобы…

Полезнов затруднился договорить то, что ему хотелось сказать, занятый печенью совсем уже маленького рачка, последнего, какой еще оставался у них на столике, а потом случилось так, что договорить и вообще не пришлось: несколько раздвинув заросли вьюнков и настурций, молодая женщина в широкополой шляпке крикнула с тротуара:

— Федор! Ты здесь?

Потом она обернулась назад и сказала:

— Ну вот, — я ведь говорила, что он здесь!

— Это моя жена, — успел шепнуть Полезнову Макухин.

VII

В уютный садик пивной вошло с улицы четверо: жена Макухина Наталья Львовна, ее отец Добычин Лев Анисимович, полковник в отставке, — с белыми зигзагами на погонах, — ее мать, толстая старая слепая дама, и Алексей Иваныч Дивеев, с недавнего времени близкий этой семье человек, в фуражке гражданского инженера, с молоточками крест-накрест на зеленом околыше и с кокардой на тулье.

Конечно, Макухин пытался было представить их Полезнову, но из этого, по многолюдству их, по новости для него самого такого сложного дела и по непривычке к таким положениям Полезнова, ничего не вышло, кроме невнятного бормотания и крепких со стороны Полезнова рукопожатий. Если бы Полезнов имел в это время возможность присмотреться к своему собеседнику, он разглядел бы, что тот не выражал ни малейшего удовольствия при этом вторжении своих семейных и близких. Он только пытался скрыть это, суетясь, где бы и как бы их устроить. Ему помогла в этом та самая «невредная бабочка»: вместе с ним она приставила к их столику другой, пока пустовавший, а также еще четыре стула.

Конечно, тут же вслед за этим появились и новые бутылки пива и новая порция раков. Перебегавшими по лицам этих четверых новых для него людей глазами Полезнов не мог не заметить того блаженства, какое разлилось по широкому, совершенно круглому лицу белоглазой слепой, когда она взяла обеими руками свой стакан с пенистым холодным напитком, но он думал, что ей просто жарко и хочется пить. Однако она сказала хрипуче: