Иппокрены ударила мне в лицо и растеклась по губам. Горячий снег. Позже, когда у меня прошла дрожь в руках и мы оба пришли в себя, уже в дверях, я решился спросить (по-английски): «Почему вы без очков? У вас должны быть очки». Он был удивлен: «Я никогда не носил очков». Я настаивал (хотя и понимал абсурдность моей настойчивости): «Разве вас зовут не Юло?» Он посмотрел на меня ошарашенно и пожал плечами. Он ушел, не оставив ни своего имени, ни телефона. И в этом тоже был свой резон.
Об этом эпизоде Мелвин тоже никогда не узнает. Подводя итоги своему визиту в Таллин, я лишь процитировал ему слова моего веселого эстонца-гида: «Поразительно, но в Кремле искренне верили, что Эстония без России не выживет, эстонцам без русских – капут».
Шорох гравия у ворот его дома. Ненастойчивый приветственный гудок: такси до местной станции Мериден – поезд до Penn Station. «Я к чему все этого говорю», – говорит Мелвин, провожая меня до такси нетвердой походкой. Я, видимо, пропустил мимо ушей все, что он говорил несколько минут назад: «Если я подаю в отставку и ухожу на пенсию, ваша должность будет, как я понимаю, аннулирована». Это любопытно. «Это любопытно», – говорю я в ответ Мелвину. Еще недавно я был бы в панике от подобного шокирующего известия – у Мелвина в привычке сообщать подобные вещи как бы между прочим. А сейчас эта новость вызвала нечто противоположное панике, как будто именно этого я давно ожидал. Забытое ощущение свободы, как при отъезде из России. Забытое прошлое по загадочным причинам изменило картину будущего. У прошлого появились свои резоны. Я вошел в музейную телефонную будку одним человеком, а вышел другим. Чтобы подняться с колен, нужно на них опуститься. Еще не ясно, что, собственно, закончилось и что еще не началось, но ясно, что больше не будет всего того, что было раньше, когда я знал, что надо следовать тому, чего от тебя ожидают. «Через пару часов вы будете в Нью-Йорке. Привет Марине!» В его улыбке нет и следа иронии. Эта черепаха умеет кусаться. Он, как всегда, обо всем прекрасно осведомлен. И я оставляю его в дверях с его самодовольной уверенностью в чужих маршрутах. Мне больше не нужно будет стыдливо и в замешательстве ерзать в ротанговом кресле на террасе у Мелвина. В ожидании Марины. Я, видимо, больше никогда не появлюсь в этом доме, в этой эксклюзивной и престижной деревне среди зеленых холмов Коннектикута, где, казалось, даже комары распевают наизусть Декларацию независимости Соединенных Штатов Америки.
Amtrak неспешно продвигается к Нью-Йорку на закате, и в ландшафте за окном вагона американского поезда елки и равнины Коннектикута могли бы перекочевать, эмигрировать и слиться незаметно с подмосковными холмами и перелесками, смещая географию и эпохи. Но эта иллюзия исчезла, когда на подступах к Манхэттену за окном стали вырастать индустриальные нагромождения пригородов – мосты, многоэтажные гаражи, фабричные корпуса и трубы, водонапорные башни и склады, под гигантскими щитами рекламы зубной пасты Colgate и гамбургеров, кока-колы и ванных комнат, мебели и болеутоляющих средств. И потом сразу, без перехода, поезд среди мерцания огней погрузился в подводное царство небоскребов, качающихся, как гигантские водоросли, под небесами с подсветкой.
Уже на подъезде к Penn Station на экране мобильника возник месседж от Марины: «I’m at 33rd & 3rd. Давай не задерживайся, жду. Твоя М.». Адрес подруги. Ты ждешь человека десять лет, но, увидев его, понимаешь, что наивно ждал возвращения своей собственной юности. И в Таллине я столкнулся вовсе не с двойником Юло – хотя я и лелеял довольно долго эту иллюзию неминуемой и очищающей душу расплаты, как в финансовых трансакциях, за адюльтер тридцатилетней давности. Мой встречный никакого отношения к Юло из моего прошлого не имел. Он соответствовал по возрасту тому воображаемому Юло, каким его могла увидеть Тоня, когда они познакомились в Москве. Дело не в том, как повторяется история – как трагедия или как фарс. Дело в том, что она повторяется, а мы этого не замечаем. Или замечаем, но делаем вид, что это не повтор, а просто совпадение. Случайное совпадение.
На платформе Penn Station, на пути к выходу, я слышу, как женщина с чемоданом на колесиках у меня за спиной громко внушает, видимо своему мальчишке, по-русски: «Ну куда ты все время лезешь? Где ты эту помойку нашел? Посмотри на себя. Весь перемазался!» Все пятна смываются в химчистке. Я оглядываюсь, ожидая увидеть мамашу, которая тащит за шиворот своего сыночка. Но это не ее мальчик, а белый пудель. У этого белого пуделя явно нет электронного ошейника. Вокруг уже грохочет Манхэттен – с полицейскими сиренами, гулом толпы, уличной музыкой, стрекотом отбойного молотка дорожных работ. Это другой мир, другой дом, где никто не замечает подсвеченного Меркурия с его символической полуправдой на крыше корпорации. Границы существуют для того, чтобы их пересекать. У вокзала на Тридцать третьей улице я поворачиваю не к Третьей авеню, к Марине, а в противоположную сторону. Я так и не ответил Марине. И, видимо, не отвечу.
Разговор заканчивается, ваше время истекло. Я отключил свой айфон. На Девятой авеню всегда можно найти приличный старорежимный бар. Вот, например, этот – стойка полированного дуба, потертые кожаные кресла и диваны, бармен-мулат с накрашенными губами. В полутьме у освещенного бара я вижу человека в белом костюме. Может быть, пиджак лишь кажется белым, потому что выхвачен из полутьмы заведения и залит пятном яркого света у стойки. И я иду на этот свет.
Вот теперь я готов рассказать тебе абсолютно все, на угро-финском и на любом другом языке.
2020
За крючками
Маловероятно, что мы когда-либо встретились бы с ним в Москве. Но здесь, в Лондоне, с моим ярлыком эмигранта (в те годы никто из уехавших из СССР не называл себя экспатриантом, мигрантом, беженцем или просто «уехавшим», а именно эмигрантом) подобная встреча была бы еще недавно просто немыслима. Пропасть между советскими «выездными» и теми, кто покинул Советскую родину навсегда, была невообразимой: советские люди за границей просто шарахались от нас, эмигрантов, как от чумных. Мы все были «невозвращенцами». Но к середине восьмидесятых стали происходить незаметные перемены. Мои друзья в Париже и в Нью-Йорке с удивлением сообщали о неожиданных встречах с заезжими полуофициальными визитерами из Москвы, готовыми общаться с бывшими советскими гражданами за границей. В общении с нами, иностранцами по паспорту, все они или делали вид, как будто ничего особенного не происходит – мол, случайно заехали, встретились, поговорили о том о сем, – или, наоборот, строили трагическую мину, как будто все мы – и мы, и