и взвился к небу, превращая пространство в пепел и обгорелые ошметки. Беса побежал назад, к пруду, нырнул и попытался достичь дна, чтобы зарыться в ил, как премудрый пискарь. Но он не был ни рыбой, ни даже человеком-амфибией, и не умел дышать под водой.
Беса всплыл на поверхность и прилепился взглядом к небольшой уютной бухточке, где лениво бились волны. Он выбрался на берег и направился к воткнутому в гальку низкому пляжному зонтику, из-под которого торчали хорошо знакомые ноги. Боясь, что это может быть предсмертным видением, он присел на одно колено и осторожно коснулся теплой ноги жены, та вздрогнула и, открыв глаза, улыбнулась: ой, а я уснула над твоей книжкой; милый, перестань, пожалуйста, писать такие ужасы, ну пожалуйста, напиши любовный роман…
Вечером Беса и Юля гуляли по набережной, пили из бутылки вино, курили по очереди сигарету, дурачились, а в небе над ними распускались фейерверки. Беса поначалу вытаскивал из кармана телефон и радовался свету на дисплее, потом выключил его, обнял за талию жену, крепко прижал к себе и прошептал: когда нас накроет волной, я тебя не отпущу, и ты прижмись ко мне, земля расколется и полетит в тартарары, зато пепел наш смешается во вселенной…
Ангел Бесы
Олегу Дарку
Нелегко повалить телеграфный столб, еще трудней его поднять, но пока он лежит на вспаханной снарядами дороге, мешая движению, об электричестве в городе не может быть и речи. Вот мы с Бесой и решили зарядить свои телефоны на почте, где работал мощный генератор. А на шатком деревянном столе в каморке подвыпившего охранника лежала черная, в несколько гнезд, розетка, по краям обмотанная изолентой. Подсоединив к ней мобильные, я и Беса вышли на улицу покурить. Охранник вертелся возле нас, точно подстреленный пес, скулил и пытался поведать про восьмое августа. Впрочем, у каждого из нас был собственный армагеддон, до чужих ли историй, дедок, свое бы переварить. Гул генератора кромсал его речь, я не слышал, о чем он гундосил, но, чтоб не обидеть человека, сочувственно поддакивал, надеясь, что скоро ему надоест гнать пургу и он заткнется. Но охранник не унимался, от алкоголя и пережитого он совсем очумел: вдруг стянул с себя камуфляжные штаны, нагнулся и показал залатанный пластырями зад.
– Знаете, сколько во мне еще осколков? – крикнул он.
– Наверное, куча, – предположил я вежливо.
– Куча мала, но это еще не все, – охранник вылил из глаз добрую порцию чачи, постоял еще немного раком, выпрямился, подтянул штаны и стал затягивать брючный ремень. – Я чудом остался жив, парни, а вот дом мой сгорел, хотя будут компенсации…
– Что будут давать? – оживился Беса.
– Деньги за разрушенные дома… Вы разве не знаете?
– Таме, ты ничего не слышал? – я отрицательно покачал головой.
– Я тоже, – Беса подбадривающе хлопнул по плечу охранника. – И почем нынче руины?
– Полтора миллиона, – сказал охранник, скукожившись от боли, видно, и на плече у него был объект для миноискателя. – А на что мне эти копейки? На них и палатки не купишь.
– Ты точно знаешь? – нетерпеливо и как бы не веря спросил Беса. – Может, тебе приснилось?
– Я на почте работаю, – заявил гордо охранник. – А мы тут все знаем.
Беса мотнул головой, мол, валим отсюда, но я не сразу понял и продолжал стоять, собираясь прикурить от окурка.
***
Я немного торможу после этих диких бомбежек, хотя дело больше в рухнувшем потолке. Беса откопал меня, да я бы и сам вылез из-под гипсокартонных обломков. Зато люстра была тяжелая, хорошо успел отскочить в сторону, не то пригвоздила бы меня к полу, как прекрасную вампиршу из моего любимого фильма.
Теперь-то я рад, что у нас дома висит обычная лампочка, не страшно, если упадет на тебя, шишки на голове, и той не будет, главное – не порезаться осколками…
Дня три назад, когда Цхинвал трясло от канонады, Беса добрался до моего дома, и в ожидании затишья мы нервно прохаживались по комнате под железобетонным потолком.
– Как ты думаешь, выдержит потолок, если, допустим, на него упадет мина? – спросил я Бесу.
Тот взглянул наверх, немного подумал и сказал:
– Маленькую мину, может, и выдержит, но бомбу авиационную точно нет.
– Бомба одним своим весом раздавит хату, как спичечный коробок, не говоря уже о взрывной волне.
– Да уж, конечно, после бомбы здесь будет одна большая воронка. А чего это ты раскаркался?
– Надо же о чем-то говорить.
– Ну давай тогда побазарим о моем пулемете. Знаешь, откуда он у меня?
– Нет.
– На улице валялся, видно, кто-то драпал и бросил. Да ты погляди, он совсем новый!
Взглянул – действительно новый, но прыгать от восторга не стал, не тот возраст. Мне уже сорок два, из них половину скормил войне. Когда думаю об этом, запираю дверь на ключ, включаю громкую музыку и начинаю реветь во всю мощь своих легких или падаю на пол и, рыдая, катаюсь по нему, как собака по лошадиному навозу, или бьюсь головой о стенку – одним словом, безумствую.
Разговор на этом иссяк, а взрывы продолжали греметь, и мы снова принялись ходить по комнате, поглядывая наверх…
Лампочка потухла еще ночью, впрочем, утром улицы и так освещались солнцем и огнем пожарищ, и мы с Бесой, так и не дождавшись тишины, выбрались в город, угнали «семерку» и помчали в банк. Беса, известный лихач, гнал вовсю и по дороге чуть не въехал в толпу ополченцев, тащивших кого-то в укрытие. Он нажал на тормоз и дернул ручник одновременно, нас занесло на бордюр, и мотор заглох. Мы выскочили из машины, протолкались вперед и увидели лежащего на брезенте парня. Он был без сознания, его левая штанина побурела от крови. Ополченцы попросили отвезти своего товарища в больницу, сказав, что «скорую» вызывать сейчас глупо, все равно не приедет, да и вообще с транспортом проблема. Сейчас все передвигаются пешком, кроме грузин, конечно, эти на танках или бронемашинах шуруют по улицам. Мы с готовностью согласились, запихнули беднягу на заднее сиденье, и тут к нам подсели еще два черт знает откуда взявшихся торчка. Они чесались и говорили так, как обычно говорят в нашем городе наркоманы, то есть тягуче, нарочно искажая речь. Я хотел их высадить, но они заявили, что раненый их близкий друг, и прижались к нему, как к родному.
– Ну тогда держите его крепко, чтоб он не упал, – сказал я.
– Да мы держим, не беспокойся.
– И не ройтесь в его карманах.
– Вообще-то он нам должен. Этот гад