Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Илья Эренбург: «Вряд ли сейчас возможна правдивая лите­ратура, она вся построена в стиле салютов, а правда — это кровь и слезы».

Шпанов Н. М.: «Мы живем среди лжи, притворства и са­мого гнусного приспособленчества».

Кассиль Л. А.: «Все произведения современной литерату­ры — гниль и труха. Вырождение литературы дошло до пре­дела».

Сталин все это читал. Наверное, смеялся над надеждами интеллектуальной элиты России. Как и Ленин, он ненавидел интеллигенцию. Не один раз, могу предположить, рассуждал он в том плане, что интеллигенция — она такая. Ворчит, вор­чит, всякими фантазиями мается, а власть приласкает, деся­ток квартир подарит да орденов сотню рассует, она и успо­коится, в глазах блеск восторга появится. А если потом две-три сотни в лагерь отвезут, то и вовсе все ладно будет.

Было, конечно, и такое. Но если внимательно прочитать чекистские доносы, то картина получается несколько другая. Это уже не занудное брюзжание интеллектуалов, а серьез­ные размышления и выводы людей, болеющих за свой на­род, переживающих его беды и страдания. От них можно было ожидать любых неожиданностей, и Сталин шел по про­торенному пути — новые расправы с вольнодумцами и трав­ля инакомыслия.

14 августа 1946 года появляется постановление ЦК ВКП(б)

о журналах «Звезда» и «Ленинград». Их обвинили в том, что они публиковали произведения Ахматовой и Зощенко. На столы членов Политбюро легли характеристики КГБ на обо­их писателей. «Знатоки» литературы из спецслужб обвиняют Зощенко в создании «малохудожественных комедий», в не­желании писать произведения, «отражающие советскую действительность». И постановление ЦК, и особенно доклад Жданова на собрании партийного актива Ленинграда отли­чались базарным хамством. «Подонок литературы», «меща­нин и пошляк» — это о Зощенко. «Полумонахиня-полублуд- ница» — это об Ахматовой. Через несколько дней Ахматову и Зощенко исключили из Союза писателей.

После войны была арестована и приговорена к 25 годам тюремного заключения актриса Зоя Федорова, посадили тру­бача Рознера. Оказались в концлагере архитектор Мержа­нов, артистка Добржанская. Сталин дал санкцию на арест актрисы Окуневской, певицы Руслановой, племянницы же­ны Сталина актрисы Аллилуевой. В мае 1948 года Жданов взялся за композиторов — Мурадели, Прокофьева, Шостако­вича, Хачатуряна, Шебалина, Мясковского и других, кото­рые были отнесены к представителям «антинародного, фор­малистического направления».

Продолжались свирепые гонения и в науке. Еще накануне Второй мировой войны начались преследования генетиков и биологов. В 50-е годы истекшего столетия они возобновились с удвоенной энергией. В 1947—1948 годах академики Жеб- рак, Жуковский, Орбели, Сперанский, Шмальгаузен и их ученики — буквально сотни исследователей, были изгнаны со своих кафедр и факультетов. Оказались запрещенными генетика и другие отрасли знаний: квантовая механика, те­ория вероятностей, статистический анализ в социологии. Всем этим Сталин обрек страну на научное и технологиче­ское отставание, которое мы расхлебываем до сих пор.

В ходе изучения архивных документов открываются неве­роятные факты пыток людей с мировыми именами в специ­альных пыточных на Лубянке и в Лефортове. В июне 1939 го­да был арестован В. Э. Мейерхольд. Ему предъявили обвине­ние в принадлежности к троцкистам, связях с Бухариным и Рыковым, в шпионаже в пользу Японии. В результате избие­ний следователями Родосом и Ворониным Мейерхольд вна­чале виновным себя признал, но в суде заявил, что оговорил себя в ходе истязаний. 2 и 13 января 1940 года наивный Мей­ерхольд направил два письма Молотову. В первом он писал:

«Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность из­виваться и корчиться, и визжать как собака, которую плетью бьет хозяин... Смерть (о, конечно!), смерть легче этого!», говорил себе подследственный. Сказал себе это и я. И я пустил в ход самооговоры в надежде, что они-то и при­ведут меня на эшафот. Так и случилось...».

Во втором Мейерхольд сообщал Молотову о способах по­лучения от него «признаний»:

«...Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху с большой силой), по местам от колен до верхних час­тей ног. А в следующие дни, когда эти места ног были зали­ты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим крас- но-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной. Руками меня били по лицу, размахами с высоты... Следователь все время твердил, угро­жая: «Не будешь писать (то есть — сочинять, значит!?), бу­дем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровав­ленного искромсанного тела». И я все подписывал... Я отка­зываюсь от своих показаний, так выбитых из меня, и умоляю Вас, Главу Правительства, спасите меня, верните мне свобо­ду. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни».

1 февраля 1940 года Военная коллегия приговорила Мей­ерхольда к расстрелу.

«Оттепель» — так назвала интеллигенция короткий пери­од после XX съезда 1956 года. Она открыла какую-то воз­можность освобождения от духовной тирании. Появилась надежда, что власти откажутся от практики массовых рас- прав за инакомыслие. Не тут-то было! Снова возобновились политические судилища, инакомыслящих лишали работы, травили в средствах массовой информации. Особенно отли­чалась газета «Правда».

В начале 1957 года критике был подвергнут роман Дудин- цева «Не хлебом единым». Автора обвинили в том, что под флагом борьбы против культа личности он пытается пере­черкнуть достижения советской власти. Я учился в это время в Академии общественных наук. Когда в газетах появились разгромные статьи, аспиранты бросились на поиски журна­ла. Зачитывали до дыр. Развернулись острые дискуссии. Спо­рили все, и мало кто оказался на официальной стороне. Ос­торожнее других вела себя кафедра литературы, где училась Светлана Аллилуева.

Ярчайшим примером политического террора, а одновре­менно и человеческой мерзости стало «дело» Бориса Пастер­нака. Оно достаточно известно, но без рассказа о нем карти­на послесталинской сталинщины будет далеко не полной. На­чалось, как и всегда, с записки параллельной власти — КГБ. Сообщалось, что Пастернак написал идеологически вредный роман «Доктор Живаго», собирается опубликовать его на За­паде. ЦК поручил своим подразделениям заняться Пастерна­ком и его романом.

Президиум ЦК КПСС 23 октября 1958 года (в день при­суждения Пастернаку Нобелевской премии) принимает пос­тановление «О клеветническом романе Пастернака». Маши­на травли, запущенная КГБ и аппаратом ЦК, работает с на­растающим накалом. 25—27 октября состоялись собрания московских, я бы сказал, «офицеров человеческих душ». На них обсуждался вопрос «О действиях члена Союза писате­лей СССР Б. Л. Пастернака, не совместимых со званием со­ветского писателя».

Поликарпов — заведующий отделом культуры ЦК, докла­дывает, что «все выступавшие в прениях товарищи с чувст­вом гнева и негодования осудили предательское поведение Пастернака, пошедшего на то, чтобы стать орудием между­народной реакции», что «партийная группа приняла едино­душное решение вынести на обсуждение писателей резолю­цию об исключении Пастернака из членов Союза писателей СССР».

В те же октябрьские дни состоялось заседание Президи­ума Правления Союза писателей СССР. Поликарпов сообща­ет, что на нем присутствовало 42 писателя. И далее Поли­карпов доносит: «Пастернак прислал в Президиум Союза со­ветских писателей письмо, возмутительное по наглости и цинизму. В письме Пастернак захлебывается от восторга по случаю присуждения ему премии и выступает с грязной кле­ветой на нашу действительность, с гнусными обвинениями по адресу советских писателей. Это письмо было зачитано на заседании и встречено присутствующими с гневом и воз­мущением...».

Комментировать ход этого балагана нет нужды. Он до краев наполнен грязью. Ополоумев от жажды расправы, без­дари топтали талант. Полагаю, однако, что следует обратить внимание на список писателей, не явившихся на собрание. Не пришли 26 писателей: Корнейчук, Твардовский, Шолохов, Лавренев, Гладков, Маршак, Тычина, Бажан, Эренбург, Ча- ковский, Сурков, Исаковский, Лацис, Леонов, Погодин, Все­волод Иванов. Сам Пастернак на заседание тоже не пришел. Он прислал письмо, оно опубликовано.

Во время разгула бесовщины вокруг Пастернака я учился в США, в Колумбийском университете. На витринах книж­ных магазинов везде и всюду «Доктор Живаго». В универ­ситете только и разговоров об этом. Прочитавшие книгу студенты и преподаватели подходили ко мне и просили по­казать строки или страницы, за которые преследовали писа­теля. Я прочитал «Доктора Живаго» в английском переводе. Книга до сих пор хранится в моей библиотеке как память о том смутном времени. Должен честно сказать, роман не произвел на меня впечатления, которого я ожидал. Такое осталось ощущение, что об этих метаниях русской интелли­генции я уже читал. Я ожидал от Пастернака, после его пре­красных поэтических творений и переводов Шекспира, чего-то более мощного. Но это, как говорится, дело индиви­дуальное.