Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Антисоветские настроения Уткина в последнее время уг­лубились. Ниже приводятся высказывания Уткина, относя­щиеся к первой половине августа: «Пытаться понять, что задумал Сталин, что творится в стране, — происходит ли государственный переворот или что другое, — невозможно».

...Враг не смог бы нам причинить столько зла, сколько Сталин сделал своими процессами... Когда я читаю газеты, я говорю: «Боже, какой цинизм, мрачный азиатский цинизм в нашей политике».

Наступила очередь и «верных солдат партии». Бывшим руководителям РАППа и литературного сектора Коммунис­тической академии Авербаху, Киршону, Макарьеву, Динамо- ву, Чумандрину, Селивановскому, Мазнину, Пикелю и дру­гим тоже вменили в вину организацию терактов против ли­деров партии и государства.

В Ленинграде «обнаружили» очередную писательскую «троцкистскую террористическую организацию». За участие в ней арестовали и приговорили к высшей мере наказания или различным срокам заключения поэтов Корнилова, Кали- тина, Лившица, Дагаева, Заболоцкого, Берггольц, десятки пи­сателей, переводчиков. В январе 1940 года был расстрелян по сфальсифицированному обвинению в шпионаже и участии в террористической организации писатель Бабель. Такая же участь постигла литературного критика, бывшего эмигранта, Мирского (Святополк-Мирского). Печально известны кампа­нии травли в 1940 году, связанные с именами Авдеенко, Лео­нова, Катаева, Ахматовой и других.

Репрессии в отношении творческой интеллигенции про­должались и во время войны. Режим без устали трубил о монолитном единстве общества и массовых подвигах. Дей­ствительно солдаты дрались героически, не жалея себя. Они сражались против оккупантов. Однако о едином порыве го­ворить не приходится. Более 5 миллионов солдат и офицеров оказались в плену. Около миллиона военнослужащих было осуждено на фронте за разные проступки, а то и по самодур­ству, в том числе 157 тысяч расстреляно. На стороне Герма­нии воевала власовская армия, в советском тылу были сфор­мированы десятки повстанческих групп. На оккупационные власти работали тысячи полицаев — граждан СССР.

Сталин хорошо знал об этом, но свое спасение видел толь­ко в продолжении террора. Семьи военнопленных репресси­ровались. Продолжались аресты и расстрелы по политиче­ским мотивам. В августе 1941 года был осужден к 20 годам лагерей и погиб в заключении академик Луппол. В 1943 году умер в тюрьме академик Вавилов — выдающийся ученый-ге- нетик. В годы войны репрессировали писателя Овалова, искусствоведа Сахновского, солиста оперы Большого театра Головина, руководителя Государственного джаз-оркестра СССР Варламова, певца Козина. По указанию Сталина в марте 1943 года арестовали и осудили кинодраматурга Кап- лера, поскольку в него влюбилась дочь «вождя» Светлана. В Литературном институте «выявили» антисоветскую группу студентов — приверженцев «необарокко». В лагере оказался будущий литературовед Белинков, написавший, по мнению следствия, подозрительную дипломную работу. В 1943 году развернулась атака против Довженко, Асеева, Зощенко, Сельвинского.

Верно, что война против агрессора объединяла людей, но она же их побуждала к серьезным размышлениям и оцен­кам происходящего, срывала маски лжи и лицемерия в по­ведении властей. Сталину регулярно доносили о настроени­ях интеллигенции. Приведу текст спецсообщения от июля 1943 года.

«Новиков-Прибой А. С., писатель: «Крестьянину нужно дать послабление в экономике, в развороте его инициативы по части личного хозяйства. Все равно это произойдет в ре­зультате войны... Не может одна Россия бесконечно долго стоять в стороне от капиталистических стран, и она пе­рейдет рано или поздно на этот путь...»

Уткин И. П., поэт: «У нас такой же страшный режим, как и в Германии... Все и вся задавлено... Мы должны победить немецкий фашизм, а потом победить самих себя... Всякую са­мостоятельность бюрократия, правящая государством, уби­вает в зародыше. Их идеал, чтобы русский народ стал еди­ным стадом баранов. Этот идеал уже почти достигнут...»

Никитин М. А., писатель: «Неужели наша власть не ви­дит всеобщего разочарования в революции? Неужели не бу­дут предприняты реформы после войны? Так больше нельзя».

Соловьев Л. В., писатель: «Надо распустить колхозы, тог­да положение изменится. ...Русский народ несет главное бре­мя войны, он понес неслыханные жертвы. А что он получит в случае победы? Опять серию пятилеток, голод, очереди. Перспектива у нас грустная, и не хочется думать о том, что будет завтра...»

Бонди С. М., профессор: «Для большевиков наступил серь­езный кризис, страшный тупик. И уже не выйти им из него с поднятой головой, а придется ползать на четвереньках, и то лишь очень короткое время».

Федин К. А., писатель: «...Все русское для меня давно по­гибло с приходом большевиков; теперь должна наступить но­вая эпоха, когда народ не будет больше голодать, не будет все с себя снимать, чтобы благоденствовала какая-то кучка людей (большевиков)».

Пастернак Б. А, поэт: «Я не хочу писать по регулятору уличного движения: так можно, а так нельзя. А у нас гово­рят — пиши так, а не эдак... Я делаю переводы, думаете, от того, что мне это так нравится? Нет, от того, что ничего другого нельзя делать... У меня длинный язык, я не Маршак, тот умеет делать, как требуют, а я не умею устраиваться и не хочу. Я буду говорить публично, хотя знаю, что это мо­жет плохо кончиться».

Толстой А. Н., писатель: «В близком будущем придется допустить частную инициативу — новый НЭП, без этого нельзя будет восстановить и оживить хозяйство и товаро­оборот...»

Гладков Ф. В., писатель: «Подумайте, 25 лет советская власть, а даже до войны люди ходили в лохмотьях, голодали... В таких городах, как Пенза, Ярославль, в 1940 году люди пух­ли от голода, нельзя было пообедать и достать хоть хлеба. Это наводит на очень серьезные мысли: для чего же было де­лать революцию, если через 25 лет люди голодали до войны так же, как голодают теперь...»

Пришвин М. М., писатель: «...Одной из величайших зага­док и тайн жизни надо считать следующее явление... Насе­ление войны не хочет, порядками недовольно, но как только такой человек попадает на фронт, то дерется отважно, не жалея себя... Я отказываюсь понять сейчас это явление...»

В октябре следующего, 1944 года очередной донос Сталину:

«Асеев Н. Н.: «Слава богу, что нет Маяковского. Он бы не вынес. А новый Маяковский не может родиться. Почва не та. Не плодородная, не родящая почва. ...Ничего, вместе с де­мобилизацией вернутся к жизни люди, все видавшие. Эти люди принесут с собой новую меру вещей. Важно поэту, не разменяв таланта на казенщину, дождаться этого времени».

Зощенко М. М.: «Мне нужно переждать. Вскоре после вой­ны литературная обстановка изменится, и все препятст­вия, поставленные мне, падут. Тогда я буду снова печатать­ся. Пока же я ни в чем не изменюсь, буду стоять на своих по­зициях».

Чуковский К. И.: «...Я живу в антидемократической стра­не, в стране деспотизма и поэтому должен быть готовым ко всему, что несет деспотия. По причинам, о которых я уже говорил, т. е. в условиях деспотической власти, русская ли­тература заглохла и почти погибла... Зависимость тепереш­ней печати привела к молчанию талантов и визгу приспособ­ленцев — позору нашей литературной деятельности перед лицом всего цивилизованного мира».

Федин К. А.: «Смешны и оголенно ложны все разговоры о реализме в нашей литературе. Может ли быть разговор о реализме, когда писатель понуждается изображать желае­мое, а не сущее? Все разговоры о реализме в таком положе­нии есть лицемерие или демагогия. Печальная судьба литера­турного реализма при всех видах диктатуры одинакова... Горький — человек великих шатаний, истинно русский, ис­тинно славянский писатель со всеми безднами, присущими русскому таланту, — уже прилизан, приглажен, фальсифици­рован, вытянут в прямую марксистскую ниточку всякими Кирпотиными и Ермиловыми. Хотят, чтобы и Федин занял­ся тем же! ...Не нужно заблуждаться, современные писатели превратились в патефоны. Пластинки, изготовленные на по­требу дня, крутятся на этих патефонах, и все они хрипят совершенно одинаково... Пусть передо мной закроют двери в литературу, но патефоном быть я не хочу и не буду им. Очень трудно мне жить. Трудно, одиноко и безнадежно».

Илья Эренбург: «Вряд ли сейчас возможна правдивая лите­ратура, она вся построена в стиле салютов, а правда — это кровь и слезы».

Шпанов Н. М.: «Мы живем среди лжи, притворства и са­мого гнусного приспособленчества».