— И все же поведайте мне обо всем, — проговорила г-жа д’Этамп. — Я так хочу! — И прибавила с обворожительной улыбкой, преобразившей и голос ее, и лицо: — Я умоляю!
— Увы, увы, сударыня, — воскликнул Асканио, душу которого переполняла тоска. — Увы! Ведь вы так добры ко мне, да к тому же мы сейчас расстанемся, и я скрою от вас свой позор и слезы. Вот почему я не обращаюсь к герцогине, как сделал бы вчера, а доверяюсь женщине. Вчера я сказал бы вам: я люблю Коломбу, и я счастлив… Сегодня я говорю вам: Коломба меня не любит, и мне остается одно — умереть! Прощайте, сударыня, пожалейте меня!
Асканио стремительно поцеловал руку герцогине д’Этамп, безмолвной и неподвижной, и убежал.
— Соперница! Соперница! — проговорила Анна, словно пробуждаясь. — Но она не любит его, и он полюбит меня, я так хочу!.. Да-да, клянусь, он полюбит меня, и я убью Бенвенуто!
XIV
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ О ТОМ, ЧТО СУТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ — СТРАДАНИЕ
Да простят нам читатели, что такой горечью и безнадежностью веет от заглавия. Но в самом деле, настоящая глава, следует признаться, повествует о душевных страданиях, которыми полнится и сама жизнь. Мысль эта не нова, как сказал бы некий персонаж из некоего водевиля, но для нас утешительна, ибо может послужить нам извинением перед читателем, которого мы поведем, как Вергилий ведет Данте, по пути скорби.
Да не обидятся на нас за сравнение ни читатель, ни Вергилий!
В самом деле, в ту пору, о которой мы вели повествование, наши друзья, начиная с Бенвенуто и кончая Жаком Обри, были повергнуты в печаль, и мы скоро увидим, как скорбь, словно прилив, мало-помалу поглотит их всех.
Мы расстались с Челлини в тот миг, когда он тревожился о судьбе Асканио. Вернувшись в Большой Нельский замок, он, уверяем вас, и думать забыл о разгневанной герцогине. Все его помыслы были сосредоточены на милом его сердцу больном юноше. Поэтому радость его была велика, когда ворота раскрылись, пропустили носилки и Асканио, легко спрыгнув на землю, подбежал к нему, пожал руку и стал уверять, что от недомогания не осталось и следа. Но при первых же словах ученика Бенвенуто нахмурился и слушал рассказ юноши с каким-то странным, горестным выражением.
— Учитель, я хочу опровергнуть одну несправедливость и знаю — вы поблагодарите меня за это и ничуть не рассердитесь. Вы ошиблись в суждении о госпоже д’Этамп. Она не таит ни презрения, ни ненависти к вам — напротив, она уважает вас и восхищается вами. И надобно согласиться, что вы обошлись с ней — женщиной и герцогиней — просто грубо. Учитель, госпожа д’Этамп не только прекрасна, как богиня, — она добра, как ангел, скромна и восторженна, проста и великодушна, чутка и умна. Поступок, который вы нынче утром посчитали до крайности оскорбительным, был просто-напросто ребяческой выходкой. И я прошу вас — вы же не любите несправедливости, — ради меня, ибо она приняла меня и позаботилась обо мне с такой трогательной обходительностью: не упорствуйте, не относитесь к ней с несправедливым презрением. Ручаюсь, вы с легкостью заставите ее забыть обо всем… Но вы молчите, дорогой учитель? Вы качаете головой. Уж не обиделись ли вы?
— Выслушай меня, сынок, — серьезно ответил Бенвенуто. — Я часто повторял тебе, что, по моему мнению, лишь одно божественное искусство обладает бессмертной красотой, бессмертной молодостью и животворной силой. Однако я верю, я знаю, я надеюсь, что в иных нежных душах расцветает настоящая, глубокая любовь, которая может осчастливить человека на всю жизнь, но бывает это редко. Что такое обычная любовь? Легкое увлечение, веселый союз, в котором он и она обманываются, и зачастую искренне. Ты ведь знаешь, Асканио, я люблю подтрунивать над такой любовью; я насмехаюсь над ее притязаниями, над ее проявлениями. Я не злословлю, нет. И мне, по правде сказать, она нравится: в ней, как в капле воды, отражаются и радости, и нежность, и ревность — все, что есть в большом, страстном чувстве, но она не наносит смертельной раны. Вылилась ли она в комедию, вылилась ли в трагедию, все равно: пройдет время — и вспоминаешь ее, как некое трогательное представление. К тому же, Асканио, все эти непрочные союзы одинаковы и основа их вполне удовлетворяет художника: это культ формы и обожание чистой красоты. И это чистая сторона такой любви. Вот почему я не клевещу на нее, хоть и смеюсь над ней. Но послушай, Асканио, существует и другая любовь, она вызывает у меня не смех, а ужас: любовь страшная, безрассудная, неосуществимая, как мечта.
«Бог мой, — подумал Асканио, — уж не проведал ли он о моей безумной любви к Коломбе?»
— Любовь эта, — продолжал Челлини, — не дает ни радости, ни блаженства, а все же захватывает тебя всего, целиком. Это вампир, по каплям высасывающий всю твою кровь, медленно пожирающий твою душу. Любовь с непреодолимой силой держит тебя в своих когтях, и вырваться из них невозможно. Асканио, Асканио, бойся ее! Видишь, что она химера и что счастья не добиться, а все же ей отдаешься всей душой, почти с радостью жертвуешь всей своей жизнью.
«Так и есть! Он все знает!» — подумал Асканио.
— Дорогой мой сынок, — продолжал Бенвенуто, — если еще не поздно, порви узы, которые связали бы тебя навеки! Правда, следы останутся, но зато ты спасешь свою жизнь.
— Да кто вам сказал, что я влюблен в нее? — воскликнул Асканио.
— Хвала Богу, если не влюблен! — проговорил Бенвенуто, который принял восклицание юноши за отрицание, хотя это был вопрос. — И все же берегись, ибо нынче утром я приметил, что она-то в тебя влюблена.
— Нынче утром? Так о ком же вы говорите? Кого вы имеете в виду?
— О ком я говорю? О герцогине д’Этамп.
— О герцогине д’Этамп? — переспросил пораженный ученик. — Вы ошибаетесь, учитель! Это просто невероятно. Вы говорите, что приметили, будто герцогиня д’Этамп в меня влюблена?
— Асканио, мне сорок лет, я немало пережил и все знаю. По одному тому, как эта женщина смотрела на тебя, по тому, какой прикинулась доброй, я понял, клянусь тебе, что она влюблена в тебя; а судя по тому, как ты восторженно защищал ее сейчас, боюсь, уж не влюбился ли и ты. Видишь ли, дорогой Асканио, если это так, ты погиб: любовь к ней опалит твою душу. А когда исчезнет, ты останешься без иллюзий, без веры, без надежды и найдешь забвение лишь в одном — в такой же любви, какой любили тебя, в любви отравленной и роковой, и так же будешь опустошать сердца, как опустошили твое.
— Учитель, — проговорил Асканио, — не знаю, влюблена ли в меня герцогиня д’Этамп, но я-то не люблю ее, и в этом нет сомнения.
Бенвенуто разуверился лишь наполовину, несмотря на искренность Асканио, ибо думал, что юноша мог сам заблуждаться. К этому разговору он больше не возвращался, но все последующие дни грустно посматривал на своего ученика.