— Я ваша рабыня, и я послушна вашей воле, сир.
— Благодарю. Зато, оказав мне милость по женской своей доброте, вы можете потребовать у меня в дар все, что вам захочется, что король в силах сделать! Но, увы, нам пора расстаться. Сегодня у нас Совет. Какая скука!.. Да, наш брат, Карл Пятый, вносит много осложнений в дела короля. Он идет на хитрости, а не на рыцарские подвиги, пускает в ход перо, а не шпагу, и это постыдно. Честное слово, по-моему, следует изобрести новые названия для столь искусного и ловкого ведения государственных дел!.. Прощайте, моя любимая, я постараюсь быть хитрым и ловким. Какая вы счастливица: вам надобно лишь одно — всегда быть прекрасной! И небеса все для этого сделали. Прощайте же! Не поднимайтесь, паж ждет меня в передней. До свидания, и думайте обо мне.
— Всегда думаю, сир.
И, посылая прощальный воздушный поцелуй г-же д’Этамп, Франциск I приподнял портьеру и вышел, оставив в одиночестве прекрасную герцогиню, которая, следует признаться, была так верна своему обещанию, что тотчас же стала думать не о короле, а совсем об иных людях.
У г-жи д’Этамп была деятельная, страстная, честолюбивая натура. Герцогиня настойчиво домогалась и доблестно завоевала любовь короля, но ее мятежный ум скоро пресытился этой любовью, и она стала скучать. Адмирал Брион и граф де Лонгваль, которые ей одно время нравились, Диана де Пуатье, которую она возненавидела на вечные времена, не занимали всех ее помыслов; но уже с неделю душевная пустота герцогини заполнилась, и она снова стала жить, ибо вновь возненавидела и вновь полюбила. Она ненавидела Челлини и любила Асканио и сейчас, пока служанки одевали ее, размышляла о них. Когда все было готово, кроме прически, герцогине доложили о приходе парижского прево и виконта де Марманя.
Они принадлежали к числу самых ярых приверженцев герцогини в двух лагерях, которые образовались при дворе вокруг фаворитки дофина Дианы де Пуатье и г-жи д’Этамп. Другу оказываешь добрый прием, когда думаешь о враге. Г-жа д’Этамп с неизъяснимой грацией протянула руку для поцелуя хмурому прево и улыбающемуся виконту.
— Мессир прево, — сказала она д’Эстурвилю, и чувствовалось, что в гневе ее нет ничего напускного, а в сочувствии — ничего оскорбительного, — нам стало известно, как обошелся с вами, нашим лучшим другом, этот невежа итальянец, и мы до сих пор негодуем.
— Мадам, — отвечал д’Эстурвиль, намереваясь обратить в лесть даже свою неудачу, — стыдно было бы мне, если б нечестивец, которого не остановили ни ваша красота, ни ваша обходительность, пощадил бы седины и звания.
— О, дело в том, — промолвила Анна, — что король — а он, право, чересчур уж снисходителен к этим обнаглевшим чужестранцам — просил меня забыть об оскорблении, которое мне нанесли, и я о нем забыла.
— В таком случае, мадам, нашу просьбу, без сомнения, ждет плохой прием. Дозвольте же нам удалиться, умолчав о ней.
— Как, мессир д’Эстурвиль, да разве не была я вам другом во все времена, что бы ни случалось? Говорите же, говорите, или я рассержусь на такого недоверчивого друга!
— Ну что ж, мадам, вот как обстоит дело. Я решил на благо виконта де Марманя воспользоваться своим правом занять любой из королевских дворцов, правом, данным мне от ваших щедрот, и мы, разумеется, остановили свой выбор на Нельском замке, попавшем в столь скверные руки.
— Так, так! Слушаю вас внимательно, — оживилась герцогиня.
— Сначала виконт очень обрадовался, но теперь, поразмыслив, он колеблется и со страхом думает о злодее Бенвенуто…
— Прошу прощения, достойный друг, — перебил его виконт де Мармань, — вы неверно толкуете суть дела. Меня страшит не Бенвенуто, а гнев короля. Право же, я не боюсь, что меня убьет этот невежа итальянец, как называет его герцогиня… Но я, так сказать, боюсь убить его: как бы не стряслось беды и король, по моей милости, не лишился бы слуги, которым он, кажется, весьма дорожит.
— И я, мадам, осмелился обнадежить виконта, что в случае надобности вы окажете ему покровительство.
— Друзьям я всегда оказываю покровительство, — проговорила герцогиня. — Да и, кроме того, разве у вас нет еще более надежного друга, нежели я, — справедливости? Разве вы не поступаете по воле короля?
— По повелению его величества никто, кроме этого самого Бенвенуто, не смеет занимать Нельский замок, и наш выбор — нельзя закрывать на это глаза — будет похож на месть. Но вот я убью Челлини — утверждаю, что так оно и будет, ибо у меня есть два надежных человека, — что же тогда?..
— Ах, Боже мой! — воскликнула герцогиня и усмехнулась, сверкнув белыми зубами. — Ведь король покровительствует живым. Право же, его мало будет занимать месть о мертвых, и когда источник его восторга перед красотами искусства иссякнет, он, надеюсь, будет помнить лишь о чувстве ко мне. Чужеземец нанес мне во всеуслышание такое ужасное оскорбление! Помните, Мармань?
— Но, мадам, — отвечал осторожный виконт, — надобно, чтобы вы отчетливо представляли себе то, что вам придется защищать.
— О да, ваши намерения совершенно ясны, виконт.
— Нет, позвольте мне все рассказать — не хочу оставлять вас в неведении. Может случиться, что силой его не возьмешь, ведь он сущий дьявол. В таком случае, признаюсь вам, мы прибегнем к хитрости, и если Бенвенуто среди бела дня ускользнет из рук наемников, удерет в свой замок, они как-нибудь вечерком случайно встретятся с ним в темном переулке и… У них есть не только шпаги, мадам, — у них есть кинжалы…
— Я все поняла, — промолвила герцогиня, и ее прелестное свежее лицо ничуть не побледнело, когда ей вкратце рассказали о плане убийства. — Прекрасно, виконт! Я вижу, что вы человек предусмотрительный и что враждовать с вами не стоит!
— Ну, а как вы смотрите на нашу затею?
— Затея действительно нешуточная. Пожалуй, ее следовало бы хорошенько обдумать; но ведь я вам говорила, да это всем известно, и даже сам король понимает, что этот невежа глубоко уязвил мою гордость. Я ненавижу его… как ненавижу своего мужа или госпожу Диану! И, честное слово, я, пожалуй, могу вам обещать… Да что там случилось, Изабо? Ты нам помешала.
Эти слова графини были обращены к служанке, которая вбежала в полнейшей растерянности.
— Господи! Сударыня, — проговорила Изабо, — прошу вас, извините меня, но флорентийский ювелир Бенвенуто Челлини принес самую чудесную золоченую вазочку, какую только можно вообразить. И очень вежливо сказал, что принес ее в дар вашей светлости и просит вас оказать милость — уделить ему минутку.
— Ах, вот как! — воскликнула герцогиня: ее гордость была удовлетворена, и она смягчилась. — Что же ты ответила ему, Изабо?