— Хотела попросить тебя, — сказала она. — Если будет время.
Нина вернулась к пустующей комнате, открыла дверь и пропустила туда Телля.
— Посмотри, все ли тут нормально по мужской работе? Выключатель, кровать подтянуть, если нужно. А то у меня самой сил не хватит, просить же кого попало — не хочу.
— Хорошо, — согласился Телль.
Он решил заняться комнатой тотчас, ведь Ханнес еще спал.
Работы там особо не оказалось. Было видно, что комната ухожена: ни пылинки на окне и тумбочке, чистое белье на кровати, скатерть на столе, свежие цветы в вазе. Телль пощелкал выключателем, проверил — не шатаются ли стул с кроватью. Попросив хозяйку открыть шкаф, он встал сбоку, чтобы не смотреть внутрь, и послушал, не скрипят ли его двери. Телль обратил внимание, что зеркало на средней двери не так давно меняли.
— Ну, я бы только ножки стола подкрутил. И все, — сказал он в итоге.
— Дай я вазу тогда уберу. Инструмент нужен?
— Не, я так. А то вырву еще, — с этими словами Телль сел на корточки и полез рукой под стол.
Нина поставила цветы на подоконник. Обхватив ладонями плечи, она наблюдала, как Телль одну за другой крепко затягивает ножки стола.
— Чем сын ваш занимается? — решил между делом спросить он.
— Сын был летчиком, — Нина чуть улыбнулась на удивленный взгляд Телля. — Да, не моряком, как все тут, а — летчиком. Он все время, когда был маленький, хотел улететь к заходящему солнцу — узнать, что там, за закатом. Вот и стал — военным летчиком. Когда сын приезжал домой, вся округа приходила на него смотреть. Девушки не выходили замуж, ждали его. А потом та война, помнишь? Он там был…
Несколько лет назад сын поехал в ту самую страну по турпутевке. Не знаю, чем думали те, кто ему ее давал?.. Странно оно: мы к ним с войной, а они нас как туристов потом приглашают. Тогда пять лет всего ведь прошло. И он поехал. Тогда это еще было можно — поехать за границу, и корабли под разными флагами к нам заходили в порт.
Сын оказался в том самом городе, который бомбил. Там стена памяти, на ней — фотографии дней войны. На одной были убитые дети. Сын рассказывал: их сложили в два ряда. На фотографии стояла дата. В тот день был его вылет.
Из поездки сын вернулся другим. Ушел со службы, сжег все свои военные фото, куда-то дел награды. Каждый день он вспоминал тех детей на фотографии, спрашивал меня, как ему жить. Три года назад сын ушел. Три года, один месяц и четыре дня…
Я жду, что он вернется.
Телль, давно закончивший со столом, остался сидеть на полу. Он старался не шевелиться, боясь неуклюже прервать тяжелые, но родные Нине воспоминания.
— Когда у меня никто не живет, — кивнула Нина на комнату для постояльцев, — приду с работы и жду его в той комнате у окна. Оттуда хорошо улицу видно. Сижу, смотрю, а как стемнеет, иду делами заниматься… В гостинице платят немного, поэтому приходится мне вот брать постояльцев. С мая по сентябрь отбоя нет, а сейчас тяжело кого-то найти. Да и не столько из-за денег я сдаю комнату. Мне поговорить тогда есть с кем. Когда никого нет, я с сыном, сама с собой разговариваю.
Нина вернула на стол вазу с цветами. Теллю было жаль эту женщину, но он не знал, что сказать ей. Любое слово могло сделать только больнее.
— Надо завтракать, — вздохнув, вернулась из воспоминаний Нина. — А потом: вы на море, я на рынок. Можно так весь день простоять, только толку от этого? Ничего уже не изменишь.
***
Накануне отъезда Телль проснулся от стука распахнувшейся форточки. Ворвавшийся в комнату ветер поднял к потолку шторку, раскачал лампочку. Закрыв форточку на завертку, Телль поглядел в окно. Ветер гнал по улице пыль, давно упавшие листья, гнул деревья.
В кухне на столе лежала записка ушедшей на работу хозяйки: "на море шторм!"
— Мы шторма еще тут не видели, — сказал за завтраком воодушевленный Ханнес.
Когда они с отцом вышли из дома, вокруг было так, словно наступили сумерки. Край дороги оказался засыпан принесенным ветром с берега песком. Суровое небо давило море, которое вырывалось из-под тяжести туч, бросаясь волнами на берег.
От рева и ветра закладывало уши. Песчинки обжигали лицо. Встав на самом краю бушующей стихии, возле растекающейся по песку белой пены, Ханнес вскинул руки.
— Вот это да! — крикнул он.
Телль едва смог расслышать его слова.
Идти по берегу к стоянке лодок было опасно. Море там уже подступило к краю обрыва, раз за разом оставляя на его стене пену. Ханнес показал отцу, что можно забраться на сам обрыв и пройти по нему. Взяв Телля за руку, он быстро повел его по высохшей траве, переступая выпирающие корни деревьев.
От рыбачьей стоянки остались только торчащие из песка столбы. Рыбаки успели убрать свои лодки, следы которых вели от берега по разделяющей обрыв песчаной дороге вверх к домам.
— Не хочет море вас отпускать, сердится, — сказала Теллю с мальчиком за обедом Нина. — Вы, если снова пойдете к нему, то далеко не уходите.
Но море уже стихло, словно устав после утреннего разгула.
— Каждый раз оно разное. Сколько ни смотри на него — все равно мало, — признался Ханнес, остановившись у края берега.
— Придем еще завтра сюда, перед отъездом? — предложил Телль.
Сын сделал отпечаток ботинка на мокром песке.
— Тогда будет еще тяжелее уезжать. Когда мы тут днем, когда море — вот оно, все перед тобой, — не хочется его оставлять. Так бы обнял его и забрал с собой. А если расставаться, то пусть уж — когда стемнеет.
Телль вытащил из кармана две монетки и протянул одну сыну.
— Это зачем? — рассматривая монету, спросил Ханнес.
— Чтобы мы сюда вернулись, — объяснил отец.
Ханнес посмотрел на него, но ничего не сказал. Он отошел назад, разбежался, и брошенная монета упала далеко в воду. Телль тоже бросил в море монету, потом — еще одну.
— Это — за маму.
Проводив глазами улетающих к лиману чаек, сын стал ждать заката, не отрываясь от медленно спускающегося к воде солнца. Телль хотел спросить Ханнеса, о чем тот думает. Вряд ли это были мысли о предстоящем — слишком сильным и вдохновенным для них выглядел мальчик. А, может, он действительно так принял неизбежное?
Сын словно понял отца.
— Хочу запомнить, как заходит солнце, — сказал Ханнес. — В нашем городе такого не увидишь.
Когда большое уставшее солнце погрузилось в засыпающее море, и желтое зарево заката исчезло в надвигающейся тьме, Телль позвал сына домой.
К ужину хозяйка испекла пирог. На столе стояли две большие бутылки, внутри которых было что-то густое красное со светлыми маленькими косточками.
— Томатный сок, — сказала Нина. — Сама делала. Одна для вас сейчас, другую с собой возьмете в дорогу.
— А вы как же? — спросил Телль.
— У меня еще есть, — ответила хозяйка. — Сыну в начале осени приготовила. Он любит томатный сок.
Утром она ждала Телля и Ханнеса на кухне с завтраком.
— Я отпросилась на работе. Хочу проводить вас.
Из дома вышли затемно. Когда Нина и Телль с сыном повернули с улочки на дорогу, Ханнес остановился. Он оглянулся на море, но там только блестела дорожка света, уходящая к далекой ясной луне.
— Надо было вам, наверное, город сходить посмотреть, — сказала Нина. — Не догадалась я предложить вам.
— Ничего, — отозвался Телль. — Город мы и у себя увидим. А моря у нас нет.
Дорога от моря выходила к широкой улице с фонарями, клумбами и скамейками.
— Вон наш консервный завод, — кивнула Нина на показавшееся в предрассветной мгле длинное двухэтажное здание, — вот рынок слева. А это, за тем домом, — Нацрыба виднеется. Будете мимо ехать.
Автобус уже ждала очередь из десятка человек. Нина спросила, кто последний, и встала за ним.
— Сын всегда меня поправлял: не последний, а — крайний, — тихо сказала она Теллю. — Вот, мы пришли. Это первый автобус люди ждут. Он прямо до аэропорта идет.
Из-за поворота, заваливаясь набок, лениво выехал белый с голубыми полосами автобус. Передняя дверь со скрипом открылась. Очередь ожила. Пассажиры забирались в автобус по одному, расплачивались с водителем, занимали места. Нина повернулась к Ханнесу и взяла его за плечи.