«Я, матушка, видьядхар и пришел сюда, чтобы спасти твоего сына. Отдам я свое тело, поскольку скрыто оно одеждой, голодному Гаруде, а ты ступай вместе с сыном домой!» Возразила ему на это старая женщина: «Если ты в такое время проявляешь такое сочувствие, ты мне больше чем родной сын».
Выслушал ее Джимутавахана и сказал на это: «Не должно вам разрушать мое намерение!» Но возразил ему, настаивавшему на этом, Шанкхачуда: «Убедился я, высокодобродетельный, в твоем сочувствии, но не могу я такой ценой обрести спасение — кто должен спасать простой камень ценой драгоценного? Такими, как я, тревожащимися лишь о своей судьбе, переполнен мир, но ничтожно мало таких, кто тревожится за весь мир. Да и не могу я стать для честного рода Шанкхапала позором, как пятно на безупречном зеркале». Так возразив Джимутавахане, велел Шанкхачуда своей матери: «Уходи ты, матушка, из этой злой глуши! Разве не видишь ты эту скалу казни, ужасное ложе, на котором забавляется бог Смертного часа, измазанное кровью и слизью нагов? Я же пойду и поклонюсь здесь, на берегу океана, владыке Гокарне[171] и поскорее вернусь, пока еще не прилетел Гаруда». Тут поклонился он своей горько рыдающей матушке и пошел поклониться Гокарне.
Подумал про себя Джимутавахана, что если тем временем появится Таркшья, то сумеет он осуществить желаемое и сожрет Таркшья его, отдающего свою жизнь за другого. Заметил он, что деревья пришли в движение от ветра, поднятого крыльями повелителя птиц, и словно пытались отговорить его, шепча: «Не надо, не надо!» Подумав, что настал час прилета Гаруды, стал Джимутавахана, готовый отдать жизнь за другого, подыматься на скалу, где тот обычно терзал свои жертвы, и сам океан, вздыбленный порывами ветра, с великим изумлением смотрел сверкающими алмазами своих глаз на героя, обладавшего такой небывалой добродетелью.
Внезапно, затмив небо крылами, ринулся вниз Гаруда и, схватив клювом своим высокодобродетельного, унес его с той скалы, — держа в клюве его драгоценное тело, истекавшее кровью, полетел на вершину горы Малая, где собирался его сожрать. «Пусть в каждом рождении тело мое послужит благу другого, а если нет, то да не будет мне ни избавления от рождений, ни рая!» — думал Джимутавахана, пожираемый Таркшьей. В тот же миг с небесной тверди просыпался на него, истинный месяц среди вождей видьядхаров, дождь из цветов, а драгоценный камень, который носил он на челе, упал перед Малаявати, его супругой, и она сразу узнала украшение, и была поражена горем, и показала его свекру и свекрови, бывшим рядом с ней. «Что это?» — воскликнули супруги в тревоге, увидав украшение. Но тут же царь Джимутакету и царица Канакавати, благодаря своим могущественным и волшебным знаниям, поняли, что случилось, и поспешили вместе с невесткой туда, где находились Джимутавахана и Таркшья.
А тем временем Шанкхачуда вернулся после поклонения Гокарне и был удручен без меры, когда увидел, что орошена скала смерти свежей кровью. «О, горе мне! — зарыдал он. — Великий грех на мне. Несомненно, отдал себя высокоблагородный и сострадательный Гаруде вместо меня. Последую я немедля туда, куда унес его Враг змеиного рода. Если застану я его в живых, то не погибну в трясине бесславия!» И пошел он, заливаясь слезами, высматривая на земле следы крови.
Гаруда же, пожирая тело Джимутаваханы, заметил, что тот этому радуется, и подумал: «Что это за чудо небывалое? Видно, этот какой-нибудь высокодобродетельный, — радуется он, меж тем как я его пожираю, да и жизнь его до сих пор не покинула. Хоть истерзано его тело, а все волоски на нем поднялись от наслаждения и образовали доспехи. И смотрит он на меня таким взглядом, будто я его благодетель! Видно, все-таки это не нага, а какой-нибудь святой. Не буду его есть, а спрошу!» Покуда Таркшья так размышлял, обратился к нему Джимутавахана: «Что смутился ты, повелитель пернатых? Или нет во мне мяса и крови? Или нет тебе охоты в еде? Ешь меня!»
Удивился, слыша такие речи, царь птиц и спросил: «Ведь ты же, почтенный, не из змеиного рода! Скажи мне, кто ты?» И отвечал ему на это Джимутавахана: «Нет, я — настоящий нага! Зачем задал ты этот вопрос! Поступай согласно своей природе. Не следует по-ребячьи отступать от намеченной цели!» И пока так возражал Джимутавахана Таркшье, донесся до них голос Шанкхачуды: «Остановись, сын Винаты, не совершай великого греха! Он вовсе не нага — как это ты ошибся?! Я тот нага, который тебе предназначен». Подбежал он и стал между Таркшьей и Джимутаваханой. Заметив, что Гаруда пришел в замешательство, снова обратился к нему Шанкхачуда: «Что ж смутился ты, Таркшья? Или не видишь ты моего капюшона и не видишь, что язык мой раздвоен? И не замечаешь ты, сколь прекрасен облик видьядхара?».
А пока Шанкхачуда задавал Таркшье эти вопросы, прибыли туда родители и жена Джимутаваханы, и при виде того, как разорвано его тело, возрыдали они: «О сын наш! О Джимутавахана! О сострадательный! О сыночек, никогда не жалевший жизни своей ради другого! О, как же, Вайнатея, посмел ты, не подумав, свершить такое злое дело!» И, слушая их плач, устыдившийся Таркшья подумал: «Вот горе! Как же это я по неведению стал пожирать несущего в себе частицу бодхисаттвы? Ведь это же Джимутавахана, всегда готовый отдать свою жизнь на благо другому, чья слава гремит во всех трех мирах. Теперь, когда он мертв, придется мне, грешному, попасть в огонь, изведать, сколь сладок плод, зреющий на ядовитом древе беззакония!».
Предается таким горестным размышлениям Таркшья, а тем временем Джимутавахана от причиненных ему ран обратился в собрание пяти начал[172]. Вот рыдают над ним от горя родители, стонет непрерывно Шанкхачуда, осуждающий себя, а Малаявати, супруга Джимутаваханы, обратив очи к нему, голодом, прерывающимся от слез, осуждает Амбику: «Ты, ранее благосклонная ко мне, обещавшая мне в награду: «Будет мужем твоим будущий верховный повелитель видьядхаров!» — так ведь ты мне тогда говорила, Гаури? Так зачем же тебе понадобилось говорить мне лживые слова?» Укоряет она так Гаури, и вдруг является перед ней сама богиня и произносит: «Не ложны мои слова, доченька!» Тут обрызгивает она Джимутавахану амритой из сосуда, бывшего с нею, и тотчас же подымается он цел и невредим, в еще большем блеске, чем прежде, — живой, как ни в чем не бывало! Пал он ниц перед богиней, и все другие распростерлись перед нею, и молвила Гаури: «Довольна я тобой, тела своего не пожалевшим, и потому совершу я сама обряд помазания тебя на верховное правление видьядхарами до скончания кальпы!» При этих словах совершила она помазание Джимутаваханы, окропив его из того же сосуда, и исчезла. Тотчас же с небес пал дождь из цветов божественной красоты и радостно зазвучали в небесах литавры богов.
Тогда обратился к Джимутавахане сам Таркшья: «Обрадован я, повелитель, тобой, человеком, отличающимся никогда не виданным благородством ума, поражающим все три мира и записанным на стенках яйца Брахмы[173]. Повелевай мной и проси у меня все что хочешь!» Повелел тогда высокоблагородный так говорившему Гаруде: «Да не будешь ты никогда более пожирать нагов, а те, которых ты загубил прежде и чьи кости громоздятся здесь, на берегу, пусть оживут». Согласился на это Таркшья и произнес: «Отныне не буду я губить нагов! Да оживут те, которых я сгубил прежде!» И в тот же миг все наги, которых он прежде сожрал и от которых остались одни лишь кости, поднялись, орошенные животворной амритой желания Джимутаваханы.
Так собрались там на радостях боги, наги и множество мудрецов, и горы Малая получили от этого название «Троемирье»[174]. Тотчас же по милости Гаури узнали удивительную историю Джимутаваханы все повелители видьядхаров, и все они собрались и склонились к его стопам, а потом унесли того вместе со всеми радостными родственниками и друзьями на горы Гималайские, того, которого Парвати сама сделала верховным повелителем всех видьядхаров и сама же совершила обряд помазания, того, который отпустил Таркшью. И стал он там, в этих горах, жить вместе с отцом и матерью, с другом своим Митравасу, и супругой своей Малаявати, и с Шанкхачудой, который, побывав у себя дома, пришел к нему, — долго держал Джимутавахана жезл верховного повелителя видьядхаров, усыпанный драгоценностями, доставшийся ему благодаря его необычайной жизни».
Так закончил ветала эту возвышенную историю и снова задал вопрос царю Тривикрамасене: «Скажи мне, кто из них, Шанкхачуда или Джимутавахана, более добродетелен? И не забудь о прежнем условии!» Выслушал царь веталу и, опасаясь, как бы проклятие не исполнилось, нарушил молчание: «Что ж удивительного, что так вел себя Джимутавахана, совершавший во всех рождениях благородные подвиги? Но Шанкхачуда достоин похвалы — ведь он избавился от смерти, а увидев, что враг его схватил другого, самого себя предложившего Таркшье, далеко бежал за ним и, догнав, настойчиво предлагал тому свое тело».
Как только выслушал лучший из ветал ответ царя, тотчас же сорвался с царского плеча и умчался на свое место, а царь точно так же, как прежде, снова пошел за ним.