Малаявати, повидав свою матушку, пошла к себе и, палимая разлукой с повелителем ее жизни, упала на ложе. Заволокло ее очи дымом пламени страсти, палившей ее сердце, лились из них потоки слез, жарко кипела кровь во всем теле, и, хоть подруги умащали ее снимающими жар сандаловыми притираниями и овевали лотосовыми листьями, не могла она унять страсть свою ни на ложе, ни на коленях подруги, ни на земле.
А тем временем миновал день, и сумерки, окрашенные пурпуром, уступили место ночи, и выглянувшая луна поцеловала смеющееся лицо Востока. Хоть и побуждала красавицу любовь послать возлюбленному весточку и сделать все, что надо в таких случаях, но стыдливость мешала ей и, казалось, уже покидала ее жизнь — провела она ту лунную ночь, словно лотос, который, закрываясь ночью, так и не смог закрыться, и в сердце ее, полное смятения, подобного рою пчел, вселилось сомнение.
И Джимутавахана был словно на ладони повелителя лука, сделанного из цветов, — недавно возникло его чувство, а он уже побледнел и от стыда не мог произнести ни слова, и одни лишь стоны, рожденные любовью, вырывались из его уст. Так он провел всю ночь.
Когда же наступило утро, переполненный страстью Джимутавахана поспешил в тот храм Гаури, где встретился он с дочерью повелителя сиддхов, и там к нему, сгорающему от пламени страсти, приблизился сын мудреца и утешал его, а тем временем пришла туда же тайно, чтобы покончить с собой, истерзанная разлукой Малаявати и, не замечая возлюбленного, закрытого от нее деревом, заливаясь слезами, воззвала к богине: «Исполнена я преданности тебе, богиня, но если не в этом рождении, то пусть хоть в следующем станет Джимутавахана моим мужем!» При этих словах тотчас же сделала она из своей верхней накидки петлю и уже готова была в присутствии Гаури повеситься на суку дерева ашоки, но воскликнула: «О повелитель мой Джимутавахана! Как же ты, прославленный во всем мире своей сострадательностью, не избавил меня от страданий?» Тут стала она накидывать петлю себе на шею, но вдруг зазвучало с небес божественное слово Гаури: «Не спеши, доченька, будет твоим мужем верховный повелитель видьядхаров Джимутавахана!»
Внимал богине и Джимутавахана вместе со своим другом, а затем предстал он перед обрадовавшейся ему возлюбленной. А друг его обратился к ней и молвил: «Вот и награда тебе от богини!» Сам же Джимутавахана с ласковыми и преисполненными любви словами своей рукой снял с ее шеи петлю, и тогда внезапно почувствовали они, будто оросил их ливень из амриты, и Малаявати стояла, от смущения чертя на земле какие-то линии. В это время прибежала одна из ее подруг, разыскивавшая ее, и, радостная, воскликнула: «Подружка! Выглядишь ты совсем счастливой, а оттого, что достигнешь ты желаемого, еще большим будет твое счастье. Слышала я сегодня, как говорил царевич Митравасу твоему отцу махарадже Вишвавасу: «Пришел в наши края всем миром почитаемый, подаривший людям «пожелай-дерево», сын повелителя видьядхаров Джимутавахана. Должно нам принять его, как гостя. А поскольку он еще жених и никто иной с ним в достоинствах не сравнится, то самое большое, что мы можем сделать ему по законам гостеприимства, — это отдать ему в жены сокровище среди девушек Малаявати!» А твой отец молвил на это: «Так тому и быть!» Тогда царевич Митравасу поспешил к жилищу высокодостойного с такой доброй вестью, и знай, что свадьба твоя будет устроена сегодня же, и поэтому ты поспеши в свои покои, а высокодостойный пусть вернется к себе».
И как только подруга все это сообщила, медленно пошла оттуда царевна, исполненная радости и печали, поминутно оглядываясь через плечо. Поспешил Джимутавахана в свое жилище, выслушал там от Митравасу желанную весть, и возблагодарил его, и, помня о своих рождениях, поведал ему о том, в котором Митравасу был его другом, а сестра Митравасу — его женой. Обрадованный Митравасу сообщил благую весть и родителям Джимутаваханы, а они испытали при этом безмерную радость. Выполнив так успешно порученное ему, обрадовал этим Митравасу своих родителей. В тот же день забрал он Джимутавахану из родительского дома и приготовил все для свадьбы, да так, что все по богатству и пышности соответствовало его волшебному могуществу, и в тот же счастливый день устроил свадьбу сестры своей Малаявати с повелителем видьядхаров Джимутаваханой. Исполнилось сокровенное желание Джимутаваханы, и стал он жить там с молодой женой.
Однажды пошел он из любопытства вместе с Митравасу побродить в лесу, стоящем на берегу океана, и, заметив там груды костей, спросил у Митравасу, кому из существ принадлежат эти кости. И тогда вот что ему, сострадательному, поведал его шурин Митравасу: «Слушай, расскажу я тебе сейчас одну историю. В давние времена родительница нагов Кадру обратила Винату, мать Гаруды Таркшьи, в рабство, обманом выиграв спор[169]. Хотя Гаруда и сумел вызволить свою мать, но из-за ненависти к Кадру стал он пожирать нагов, ее сыновей. Постоянно влетал он в подземный мир Паталу и кого-то из нагов пожирал, кого-то убивал, а кто и сам со страху умирал. Решил тогда повелитель нагов могучий змей Васуки, что так всему его роду приходит погибель, и обратился к Таркшье с просьбой: «Буду я, повелитель живущих в небе, каждый день посылать по одному нагу тебе на пропитание сюда, на берег океанский, но ты больше никогда не залетай в Паталу. Что за польза тебе, если ты загубишь разом всех нагов?» Когда предложил такое условие повелитель нагов, увидел Таркшья, что от этого ему будет выгода, и сказал высокомужественный: «Пусть так и будет!» Вот с тех пор, что ни день, сжирает Гаруда здесь, на океанском берегу, по одному нагу, которых посылает повелитель нагов Васуки. Вот так набрались здесь эти груды костей сожранных с того времени нагов, и со временем все больше и больше становятся они похожими на горные вершины.»
Глубоко огорчился Джимутавахана, сокровище мужества и сострадания, когда услышал рассказ Митравасу, и промолвил: «Достоин сожаления царь змей Васуки, который, как трус, каждый день посылает своих подданных на съедение. Как же это не мог он, тысячеустый, хотя бы одними устами сказать Таркшье: «Сначала съешь меня!»? И как же это настолько утратил он мужество, что упрашивал Таркшью об истреблении своего рода? И как может он быть таким бездушным, когда слышит постоянно горестный плач жен истребляемых нагов? И как может свершать такое греховное дело Таркшья, герой, сын самого Кашьяпы, освященный своим служением Кришне[170]? Какова глубина падения!» И когда добросердечный сказал это, зародилось в сердце его великое желание: «Пусть, принеся в жертву свое несовершенное тело Гаруде, совершу я доброе дело, сохранив жизнь хотя бы одному беззащитному и одинокому, перепуганному нагу».
Пока Джимутавахана предавался таким размышлениям, примчался за ними колесничий отца Митравасу. «Ступай ты сейчас, а я приду потом!» — с этими словами отпустил Джимутавахана домой своего шурина, а когда тот ушел, стал искать случая осуществить желаемое, и, пока блуждал по берегу, донесся до него издалека звук горестных рыданий. Пошел он на звук и заметил приближавшегося к высокому утесу некоего юного мужа, прекрасного обликом, удрученного горем, словно оставленного здесь царским слугой. Уговаривал он сопровождавшую его старую женщину возвратиться домой. Охваченный состраданием Джимутавахана, желающий узнать, кто это, услышал, как старая женщина, изнемогшая под бременем горя, глядя на того юношу, рыдала: «О Шанкхачуда! О доставшийся мне через множество страданий! О добродетельный! Единственная надежда рода! О сын мой! Где увижу я тебя вновь? Дитя мое, когда закатится светлый месяц твоего лица, обрушится на твоего отца черный мрак горя! Какая уготована ему старость? Как сможешь ты перенести боль, когда станет тебя пожирать Таркшья, если страдает твое тело даже от солнечных лучей? Ведь народ нагов так многочислен — зачем же творец и царь нагов избрали тебя, единственного сына злосчастной старухи?» А сын уговаривал ее, заливающуюся слезами: «Безмерно горе мое, матушка! Зачем же ты делаешь его еще большим? Вернись домой — последний мой поклон тебе. Вот уже и время, когда прилетает сюда Гаруда». «О, горе, горе мне! Кто спасет моего сына?!» — рыдала старуха, обводя глазами, полными отчаяния, все страны света.
Слыша и видя все это, Джимутавахана, несущий в себе частицу бодхисаттвы, исполнился сострадания и подумал: «Вот несчастный нага Шанкхачуда, посланный сюда царем Васуки на съедение Гаруде, а вот пришедшая сюда вслед за ним, горько рыдающая от безмерного горя его мать, старая женщина, у которой он — единственный сын. Так спасу я этого несчастного ценой своего бренного тела — пусть ему суждено погибнуть. Если не сберегу я жизнь этого наги, бесплодна будет жизнь моя в этом рождении».
Решив так поступить, подошел он к старой женщине и заговорил с ней: «Спасу я, матушка, твоего сына!» Она же решила, что это Гаруда прилетел, и, трясясь от страха перед ним, вскрикнула: «Ешь меня, Таркшья, ешь меня!» Тогда Шанкхачуда объяснил ей: «Да это, матушка, не Таркшья! Не бойся! Посмотри, разве похоже это, подобное луне, излучающее благость лицо на ужасного Таркшью?» Когда кончил нага говорить, обратился к его матери Джимутавахана: