Карл. – Мне больно смотреть, как ты портить старофье. Это невозможно!
– Мне нужно. Я в одну секунду потерял все, что у меня было.
– Нет! – категорически возражал Шмидт. – Я знать тебя, ты не можешь так низко опуститься и как это сказать… просрать все.
Тальберг с удивлением посмотрел на него. От культурного и вежливого Карла таких слов он не ожидал.
– Ради чего жить? Жены и дочери у меня нету. Работа накрылась медным тазом. Целей нет, смысла дальше в существовании тоже не вижу. Я уже… как ты хорошо выразился… просрал все.
Силуэт Шмидта зашатался, заколебался, словно отражение в воде, и растворился в темноте.
34.
Саня находился в состоянии перманентного стресса.
Пропал Тальберг и, несмотря на попытки выяснить его местонахождение, оставалось необъяснимым, куда он подевался и как долго собирается отсутствовать.
В институте о нем не слыхали, хотя однажды Саня вышел из кабинки в туалете, встал у окна, заправляя рубашку в штаны, и заметил в институтском дворе человека, издалека походившего на Тальберга. Человек этот левой рукой придерживал не по размеру маловатый кожаный плащ и, поглаживая опухшую небритую щеку, нетвердым спотыкающимся шагом пересек двор, исчезнув за воротами.
«Это точно не Тальберг», – подумал Саня, хотя и не мог объяснить, как посторонний человек без пропуска попал на территорию института.
С работой дела обстояли и вовсе прискорбно. Имея за плечами опыт изготовления первой установки, вторую закончили быстро, особенно с помощью братьев Трофимовых. Истекал срок, отведенный на выбор «счастливчика», остающегося в группе для добычи краенитовой пыли.
Большая часть рабочего времени проходила «на раскопках». Первой установкой, оснащенной оптическим концентратором, Саня вырезал краенит и отвозил в институт, а Плотников на втором агрегате – без концентратора – превращал куски в пыль.
За пылью ежедневно приходил странный субъект помятого вида с отсутствующей запонкой на рукаве. Он расписывался в журнале учета напротив веса.
– Вы из военного ведомства? – спросил как-то Саня.
– А? Ну да, из военного.
Однообразная работа удручала. Стоять весь день и крутить маховики быстро надоело. Нервировала даже форма маховиков. Видимо, излучение установки сказывалось на здоровье не лучшим образом, и к концу дня раскалывался череп.
Саня брал в дорогу анальгин и в обед превентивно выпивал две таблетки, прочитав в инструкции о возможных последствиях в виде шума в ушах и нарушениях сознания при передозировке. Установка низкочастотно гудела, поэтому наличие шума он заметит не скоро, а вот голова и вправду болела меньше.
На третьи сутки он почувствовал, как тупеет не по дням, а по часам. Приходя домой, ел и засыпал сном, похожим на потерю сознания. Лера по вечерам настойчиво требовала поиграть с ней, но он, падая от усталости, просил:
– Давай я посплю, а завтра обязательно сыграем.
Лера плаксивым голосом отвечала, что он говорил это вчера, и сегодня такой маневр не пройдет. Он клялся собраться с силами и сдержать обещание, подсознательно осознавая невыполнимость клятвы.
Каждый раз, трясясь в институтском микроавтобусе, он думал о прекрасных перспективах уволиться и забыть Край, установку и институт, как страшный сон. Но кусок краенита в мухинском сейфе означал безвыходное рабство.
Платон требовал работать шесть дней в неделю, обещая достойное вознаграждение. В качестве доказательства Сане персонально выплатили неплохой аванс.
– Ты не стесняйся, – подбадривал Платон располагающим тоном. – Обращайся при любых проблемах. Я же не зверь, всегда готов помочь хорошему человеку.
Сане менее всего хотелось обращаться к Платону с личными вопросами.
Лучше всех дела обстояли у Устрицыной и Моржова. Доработав оптический концентратор, они наслаждались вынужденным бездельем и увлеченно занимались друг другом, распивая наедине чаи в закутке, где любил отдыхать Тальберг. Там их никто не видел, но, к сожалению, прекрасно слышали, как Виктор отвешивает Насте двусмысленные комплименты, на которые она отвечает глупым хихиканьем.
По долгу службы следовало зарубить всю эту вакханалию на корню, но Саня испытывал неловкость, раздавая распоряжения людям старше него.
От краенитовой пыли тошнило. Вид тонкой струйки серого водопада, сыплющегося из-под режущего луча, практически отпечатался на сетчатке. День такой работы воспринимался вечностью.
Единственным днем, когда жизнь обретала смысл, оставалось воскресенье. Саня спал до десяти утра, затем два часа играл с Лерой в дочки-матери, преимущественно изображая отца семейства, сидящего в кресле без движения и пьющего несуществующий чай из игрушечных чашек. Особенно вкусным получился воображаемый торт из копченых макарон, жареной селедки и кусочков манго.
Когда наигравшаяся Лера принимала послеобеденный сон, он решил воспользоваться случаем и прогуляться, потому что неделю ничего не видел, кроме сырой и темной стены Края. Хотелось ярких впечатлений, чего-то светлого и положительного, способного придать сил до следующего воскресенья.
Он отправился в парк и уселся на свободную скамейку на солнцепеке, поедая купленный тут же шашлык, стоивший столько, словно на его приготовление ушел целый баран. Саня не смог побороть искушения – под каждым кустом люди сидели группами и жарили на углях мясо, распространяя по парку прекрасный запах дыма, возбуждающий аппетит даже у сытого и объевшегося.
Когда он доел последний кусок и вытирал пальцы салфеткой, промелькнула знакомая фигура.
– Оля! – позвал он по инерции и мгновение спустя осознал ошибку.
Ольга с подругой подошли к нему. Он поспешно выбросил в урну испачканную салфетку, словно преступник, избавляющийся от улик в присутствии следователя.
– Екатерина, – познакомила Ольга с подругой. – Моя одноклассница.
Он смущенно кивнул Кате, на которую раньше и смотреть бы не стал – склонная к полноте, с бешеной страстью к косметике, но при этом демонстративно раскованная. Положительные достоинства, замеченные при беглом осмотре, сводились к отсутствию леопардовых лосин, хотя не исключалось их появление в будущем. При малом росте – еще ниже Ольги – она умудрялась смотреть на Саню свысока оценивающим взглядом, словно на дорогой кусок сыра на витрине.
– Саша, – представился он и замолчал.
Он старался не смотреть на Ольгу, потому приходилось глядеть на Катю. Это оказалось большой ошибкой. У польщенной вниманием Екатерины в зрачках блеснули искры, а рот растянулся в хищной улыбке. Подсознательно он почувствовал легкую тревогу за собственную безопасность.
Неловкое молчание нарушила Ольга, разглядывавшая измученное Санино лицо.
– Неважно выглядишь.
– На работе устаю зверски. Приходится пахать в одиночку, – он вспомнил о Тальберге и решил задать мучивший его вопрос: – Кстати, когда твой отец появится в институте?
– Не знаю. У них с мамой что-то не срослось, но она не признается.
Она расстроенно нахмурила брови, и он не стал выпрашивать подробностей, не желая огорчать еще больше. Он чувствовал непроходящую неловкость, вспоминая последнюю встречу, и постоянно запинался.
– Ничего такой, – Катя поедала его глазами. – Симпатишный.
Не зная, как реагировать на подобные замечания, он сделал вид, что ее не услышал, хотя сильно смутился.
Ольга тоже засмущалась и сказала:
– Мы, наверное, пойдем.
– Почему? – влезла Катя. – Можем вместе прогуляться. Я никуда не спешу.
– Хорошо, – сдался Саня, и они пошли по главной аллее шеренгой, при этом Катя оказалась в средине. Она