Мне пофигу.
Тальберг закрыл глаза и ушел в сон, сквозь мучительную дремоту слушая, как громко и навязчиво идут часы. С характерным клацаньем дергалась минутная стрелка, и в глубинах мозга взбрыкивали и становились на дыбы извилины.
Он приоткрыл глаз. Олег продолжал сидеть на месте Шмидта и смотрел черными блестящими шариками, словно отлитыми из качественного пластика. В них отражались и кушетка, и лежащий на ней Тальберг со свесившейся до пола рукой. А может быть, они и впрямь пластмассовые? Кто ж знает, как из зайцев делают чучела…
Заяц голосом Шмидта проговорил с укоризной:
– Димитрий, ты меня расстраифать.
– Я не хотеть, – сказал Тальберг.
– Не пытаться говорить, спать, – приказал Олег, склонившись над тетрадками. Роскошная бесконечная сигара сменилась перьевой ручкой, которую заяц ловко удерживал лапкой. Он быстро писал, макая перо в стеклянную чернильницу.
– Как ты… – начал Тальберг, но сдался и мысленно махнул рукой. Махнуть ею в реальности не хватало сил.
– Что «как»? – удивился Шмидт.
– Забудь.
Тальберг снова погрузился в тягучее забытье. На этот раз клацанье часов помогало делить бесконечный сон на равные порции, в зазоре между которыми он успевал проживать целые жизни.
Он воевал, бежал на врага с криками «Врешь – не возьмешь!», пока рядом с перекошенными лицами неслись одноклассники, держа штыки наперевес. Противники прятались в окопах, выставив для обозрения верхушки штальхельмов. Тальберг слышал свист пуль, но даже не подумал уклоняться и пригибаться, осознавая, что попал в сон и при особом желании может в одиночку изничтожить все вражеское войско. Он первым подбежал к окопу и соскользнул вниз по земле, раскрошившейся под подошвой сапога. Неприятельский солдат в зеленой каске стоял в паре метров от него лицом к линии фронта, не замечая крадущейся сзади опасности. Тальберг едва подавил желание засадить штыком в беззащитную спину, но внутренний кодекс честного человека не дал завершить дело быстро и безболезненно. Он схватил солдата за плечо и, пока тот не опомнился, развернул к себе лицом. На него смотрел Платон, по бредовым законам сна отрастивший усы и вьющиеся бакенбарды и походивший на писателя позапрошлого века.
Платон не изменил себе и в окопной грязи не отказался от галстука.
– Вот и встретились, – сказал довольный Тальберг. – Теперь ты в моем сне, и я могу скрутить тебя, как бог – черепаху.
Он душил Платона, но тот не подавал признаков удушения, а напротив, противно и не к месту смеялся.
– Что за человек! – возмутился Тальберг. – Во сне не может нормально сдохнуть, чтобы доставить хоть немного удовольствия. Жалко тебе? – вопрошал он.
Клац.
Над ними склонился Шмидт с заячьими ушами.
– Димитрий, ты застафлять волноваться. Не нужен вызвать врач?
Тальберг отрицательно мотнул головой. Ему неплохо лежалось на кушетке безо всяких лекарей.
– Ты меня понимать?
– С трудом, – Тальберг понимал, но не хотел говорить. – Я ушел отдыхать.
В следующий раз он увидел Олега в замечательной кепке с огромными полями размером в небольшой аэродром.
– Вах, такой кароший человек проснулся! – обрадовался заяц. – Не пора ли настоящему джигиту опохмелиться?
Похмелья не мучало, но желание «раздавить пузырек» никуда не делось. Тальберг почесал репу, пытаясь заодно ущипнуть себя посильнее для выяснения, спит он или нет. К сожалению, он пребывал в пограничном состоянии, когда особой разницы не ощущалось – хоть во сне, хоть в жизни – он ничего не чувствовал.
– Что у тебя есть? – пробормотал он с закрывающимися глазами.
– Ничего. Но сейчас будет, – сказал заяц. – Денег дай!
– С деньгами любой дурак… – начал Тальберг, но полез за пазуху с надеждой, что хоть что-то завалялось. Рука нащупала бумажку, с триумфальным видом извлеченную на свет.
– Вот!
– Что «вот»?! – возмутился Олег. – Мне не продадут «пузырь» за квитанцию об оплате за пользование домофоном.
– Прошу прощения, – Тальберг снова устремил руку во внутренний карман, где обнаружил еще одну бумажку и вытащил ее, надеясь, что это не квитанция за пользование антенной. – О! – обрадовался он. – Должно хватить!
Олег выхватил ассигнации и умчался между рядами террариумов.
«Интересно, – подумал Тальберг, – каким образом подсознание может бегать в магазин?» Он моргнул, а когда глаза открылись, на тумбе у кушетки стояли две бутылки черного цвета. Сами бутылки почему-то щеголяли широким горлышком, отчего пить из них не доставляло удовольствия, но на этот случай пригодился одноразовый стаканчик, в который Тальберг с третьей попытки налил пятьдесят грамм трясущимися руками.
Уже разлив, он заметил на бутылке этикетку с вензелями и надписью «Лоскутовское черное золото». Рядом для ясности пририсовали шариковой ручкой: «платоновка 0, 7».
– Что это? – удивился он, даже сквозь спутанность сознания и нетрезвость суждений догадавшись, зачем Платону понадобилось увеличивать добычу краенитовой пыли. – Сукин сын! Вот тебе и тесное сотрудничество! Ради этого меня и сдали.
Он в один прием опустошил стакан, словно заправский забулдыга, и принялся жаловаться зайцу на несправедливость, повсюду окружающую честного человека.
– …и вот потратил пятнадцать лет на науку, – говорил он, с трудом ворочая языком, – чтобы какая-то скотина в пинжаке и галстуках мои научные достижения пустила на производство этого… этой… «черного золота»… Разве есть в жизни справедливость? – вопрошал он у зайца.
– Откуда ты взять этой дрянь? – сурово отчитывал Олег голосом Шмидта. – Тебя нельзя остафить на секунда! Может посфанить Элизабет, и она забрать тебя?
– Не-е-е, – мычал Тальберг. – Домой никак нельзя. Меня выгнали.
Последние события он помнил плохо и с большими пробелами, но осуждающее лицо Лизки врезалось в память, словно его выжгли тавром на заднице у жеребенка и теперь оно ныло и чесалось, не желая заживать.
Именно в эту секунду он любил ее больше всего и хотел обнять, но Лизка порыва нежности не оценила и сказала:
– Не ожидала от тебя такого!
Тальберг с ней согласился. Он и сам от себя такого не ожидал. Потом вспомнил Платона и объявил, щурясь и борясь с икотой:
– Я все про вас с Платоном знаю! Все-е! Ик!
– Опять? – не на шутку разошлась Лизка. – Что ты мелешь?
– Не мелю, – Тальберг понизил голос для солидности и пущей таинственности. – Он ко мне на чай забегал и все-е-е рассказал.
– Не мог он ничего рассказать, потому что рассказывать нечего, – отрезала Лизка.
– Почему? Очень даже есть чего. Ольга – его дочь?
– А ты не догадывался? – съязвила Лизка. – Столько лет прожил, а теперь прозрел.
– Представь себе, не догадывался, – Тальберг тяжко вздохнул. – Тогда он ляпнул про какого-то хахаля.
– А ты поверил?
– Я доверчивым был. Теперь доверчивость испарилась, а я остался.
– И что дальше? – спросила Лизка, радуясь, что Ольга еще не вернулась из школы и не слышит всего этого безобразия.
Тальберг сконцентрировался и изрек уже решенное:
– Я понял! Я своим существованием мешаю вашему безоблачному счастью. Поэтому я обязан удалиться.
– Але! Куда ты собрался удаляться? – Лизка ухватила встающего Тальберга за рукав. – Вернись обратно!
– Женщина! – он едва не перешел на фальцет и закашлялся. – Не смей останавливать, я должен!
Следом наступил какой-то разрыв, после которого Тальберг обнаружил себя лежащим на кушетке.
– Димитрий, – говорил