— Влево! Разворот под 90, и… рааз! — скомандовал Гнётов, но на командном пункте такие манёвры кому-то не понравились.
— 107й, вернитесь на курс 320! — громко повторил представитель командования на борту Ан-26РТ.
Как будто он видит, что тут происходит! Ведут нас прямиком на «Томкэты».
— Нас облучают. Мы выходим из захвата, как приняли Эллипс? — объяснил в эфир Гнетов, но был тут же одёрнут.
— Приказ выполняй, 107й! Держать курс на цель. Пересечение ленточки разрешил.
Отличное объяснение! Потрясающе! Ещё и пересекаем границу с Ираном. Кажется, я начинаю понимать весь смысл затеи с этими зонами дежурств. Обыкновенная приманка или жертва, чтобы «хищные коты» могли кого-то растерзать.
— Занимаем курс 320, — недовольно ответил Гнётов, и мы плавно пошли выполнять разворот.
Крен установили, обороты уже не «максимале». Через несколько секунд нас снова должны будут обнаружить. Какая-то непонятная игра началась с иранцами.
— 107й, курс 320 заняли. Высота 8000, — доложил Григорий Максимович.
— 107й цель по курсу, дальность 50, по команде разворот на 180°, — объяснил нам дальнейшие действия офицер боевого управления.
Что-то интересное намечается. Я, конечно, понимаю, что мы часть какого-то плана. Только нам забыли его довести.
В эфире продолжаются доклады бомбардировщиков об успешных сбросах. Я же был в ожидании того, что мы снова будем на прицеле у Ф-14. С их бортовыми комплексами в захват нас возьмут на дальности 20–25 км. Это в переднюю полусферу. А если в заднюю полусферу будут брать в захват, то дальность будет примерно 7 км.
Сердце слегка заколотилось. Бортовой радар «Сапфир» ничего не обнаруживал. У него и дальность обнаружения не больше 30 километров, а пускать ракету ближе 9 мы не можем.
В ушах опять заработала сирена, и я уже был готов выполнить отворот. Рука почти машинально дёрнулась выйти из захвата, но команды пока не было.
Ох уж эта давящая на все клетки головного мозга тишина с постоянным писком в ушах! В любой момент пуск, и попробуй увернись.
— 107й, разворот на обратную скорость 1000, — дал команду офицер боевого управления.
— Вправо… паашли! — вышел в эфир уже Гнётов.
Выполняем разворот, а сирена продолжает работать. Из захвата так и не можем выйти.
— Цели сзади 40, — доложил ОБУшник дальность до противника.
Ф-14е тоже ускорились и не отстают от нас. «Ленточка», которую мы только что пересекли в обратном направлении, их не пугает.
— Скорость 1000, — вышел в эфир Гнётов, слегка отрываясь от меня.
— Слева на месте. Меня облучают, — подсказал я, пристроившись к самолёту Гнетова и добавляя обороты, чтобы не отстать от своего ведущего.
— Подтвердил.
Не знаю, какой там план, но его уже надо претворять в жизнь. Начинаю чувствовать, как ладошки в перчатках изрядно вспотели.
— Эллипс, 101й цель вижу, дальность 15, — прозвучал в эфире голос Томина.
— 112й, наблюдаю, дальность 17, готов к работе, — весело доложил Гусько.
Тут же прекратилась сирена. Пошли доклады наших лётчиков, что цели начали маневрировать.
— 107й, вам возврат на Янтарь, связь по направлению подскажите, — дал нам команду ОБУшник.
— Понял. Вправо, крен 45, и рааз! — сказал Гнётов, и мы плавно пошли выполнять разворот.
Движение в воздухе очень плотное. Высоту пришлось менять только после выхода на аэродром. Посадку нам разрешили тоже не сразу. Дважды уходили на второй круг, пока с полосы взлетали один за другим экипажи штурмовиков.
После посадки, я обнаружил, насколько стало тесно на аэродроме. Появилось пара десятков новых вертолётов Ми-8, несколько транспортных самолётов Ан-12 и Ан-26.
Причём выгружался оттуда личный состав ещё до момента выключения двигателей. Как только грузовая кабина самолётов пустела, закрывалась рампа, и транспортники рулили к полосе для взлёта. Вот она, переброска личного состава для участия в наземной операции!
Заворожённый этим многочисленным движением, я даже не успел вылезти из кабины. Дубок меня вытащил и начал расспрашивать про полёт.
— Нормально. Немного нас попугали иранцы, но командир и компания своё дело сделали, — сказал я, расписываясь у Елисеевича в журнале подготовки самолёта. Тот самый ЖПС, который весьма затёрт, но ещё имеет свободные листы для росписи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— По Максимычу не скажешь, — кивнул Дубок в сторону Гнётова, который высказывал что-то тому самому технику с железными зубами.
— А ты как думал? Нас практически сейчас «втёмную» использовали, чтобы выйти в тактически выгодное положение, — улыбнулся я. — Но ничего в этом удивительного нет. План, наверняка, сверстали без нас и не успели предупредить.
— Ох уж эти планы, — махнул Дубок, вытирая лицо большим платком. — Когда осень здесь будет, не знаешь? Жара надоела.
— Наверное, зимой, — посмеялся я.
Гнётов, закончив обкладывать крепкими выражениями «зубастика», позвал меня к отбойнику разбирать полёт.
Не ожидал я, что наш разбор сведётся к обыкновенному сношению и выставлению меня неучем.
— Как ты выдерживал место? Куда смотрел? Почему не докладывал о своём местоположении постоянно? — громко отчитывал меня замкомэска, брызжа слюной.
Слушал я его несколько минут. Кивал, смотрел на него, но одного не мог понять. Это он от нервов так решил на мне оторваться? Или его самолюбию просто был нанесён удар?
— Григорий Максимович, вы считаете уместным вот это всё мне высказывать? Мы, вообще-то, уходили с вами от преследования, — сказал я. — Держать строй при таком маневрировании слишком опасно. Временная потеря визуального контроля в группе просто неизбежна.
Услышав от меня такое рассуждение, Гнётов начал вскипать, словно вода в чайнике. Его руки, с которых он так и не снял перчатки, дрожали сильно. Сам он вспотел сильнее меня, да и голос замкомэска вздрагивал с каждой новой репликой. Страху натерпелся что ли?
— Ты чего такое говоришь, Родин? Я тебе русским языком объясняю… — вскрикнул Гнётов и замахнулся на меня.
Удар был совсем не подготовленный, так что увернуться было несложно. Гнётов на одном хуке он не остановился. Попробовал ещё раз, но я сделал шаг назад. Максимович промахнулся и не устоял на ногах, свалившись на бетон.
— Давайте я вам помогу, — протянул я ему руку.
— Пошёл ты, сопляк! — хлопнул он по ладони и вскочил на ноги. — Учить ещё вздумал меня. Зря тебя ещё в училище тогда не отчислили. Тогда бы не мучился сейчас с тобой.
Товарищ майор продолжал отряхиваться от пыли и что-то бубнить себе под нос.
— Максимович, вам бы отдохнуть надо. С такими нервами летать нельзя, — сказал я, подняв шлем Гнётова, и передал ему.
— Ты самый умный? Я тебе устрою сладкую жизнь.
— А в чём собственно проблема? Вы чего так разошлись? Задача в полёте была выполнена. Понервничали немного, но ведь основная группа заставила иранцев отступить.
— Вот это меня и бесит. Я был подсадной уткой, а должен был вступить в бой. Ты не видишь, что происходит? Каждый из нашего начальства пытается урвать кусок славы. Показать себя перед командованием. Побрякушек нацепить побольше, а мы с тобой так и будем в пешках ходить. Что я неправду говорю? — сказал Гнетов и вырвал у меня из рук шлем. — Твой товарищ Валера, думаешь, всегда хотел ходить в капитанах? Вот теперь точно будет. И ты таким же будешь.
После этой пламенной речи Гнетов заспешил в сторону штаба. Такого странного поведения я от него ещё не встречал.
— Сергеич, и чего это он тут разошёлся? — подошёл ко мне сзади Дубок.
— Перегрелся или устал. А может, и то и другое. Все уже домой хотят, Елисеевич, — сказал я, взяв у своего техника ещё одну конфету.
— Лексеичу Томину надо бы сказать. Эт так Гнетов дров может наломать, — предложил Дубок.
Я внимательно посмотрел на него. Верно говорит прапорщик. В таком состоянии летать Григорию Максимовичу нельзя. С другой стороны, как это потом отразится на его карьере. Он вон как за неё переживает, что у него все виноваты.