на скамье. Сидит себе и пусть сидит. Они уж нагуляться успеют и домой уйти, а он все сидит…
* * *
Елена Михайловна услышала звонок в дверь и вздрогнула – кто это может быть? Нинель еще не должна вернуться… У нее зуб разболелся после разговора со следователем, как объяснила – на нервной почве. Всю ночь промучилась, утром к врачу пошла, а это надолго. По телефону сказали – только в живую очередь. Может, все же без очереди пропустили?
Глянула в глазок – незнакомая какая-то женщина. Открывать, не открывать? А может, она просто дверью ошиблась? Постоит и уйдет?
Но женщина не ушла, снова начала настырно звонить. Что ей надо, кто она такая?
Открыла, хотела сразу спросить – кого ищете, мол, – но не успела. Женщина спросила с вызовом:
– Нина Некрасова здесь живет? Она дома? Я знаю, что она здесь живет! Где она, ну?
Елена Михайловна совсем растерялась, ответила вопросом на вопрос:
– А вы кто? И что вам от Ниночки надо?
– Я сама знаю, что мне надо! Да пустите, что вы в дверях встали столбом! Я же все равно пройду, пустите!
Незнакомка буквально ворвалась в квартиру, заглянула быстро на кухню, потом в гостиную, потом направилась прямиком в Ниночкину комнату.
– Да вы кто? Что вам нужно вообще? Я сейчас полицию вызову, слышите? – растерянно твердила Елена Михайловна, идя следом за ней. – Вот, я уже звоню в полицию, видите?
А незнакомка тем временем уже открыла дверь комнаты, проговорила торжествующе:
– А, вот ты где, дорогая! Ну, и позволь спросить, что ты такое наговорила про меня следователю? Это я Павла собиралась убить, да? А потом передумала его убивать и с Олей решила расправиться? Да как у тебя язык повернулся, бессовестная! Что ты насочиняла в своей больной голове? Вот говорила я Оле, что ты ненормальная, говорила! Нет, это надо же такое заявить – я Олю хотела убить! Думала, я тебя не найду, что ли? Не спрошу за такое наглое вранье?
– Это не вранье… – дрожащим голосом произнесла Нина, забиваясь в уголок тахты. – Я же слышала, как вы с папой разговаривали… Я все, все слышала!
– Да что ты могла слышать, не ври! Тем более я пьяная была, может, и несла всякую околесицу, теперь и сама уж ничего не помню! А ты сразу – следователю! Сама-то подумай – как я Олю могла убить? Она же подруга моя! У меня же никого больше на свете нет, кроме нее!
– Я все слышала, слышала… – твердила Нина, тряся головой. – Я правду сказала…
– Правду? – тихо прошипела Алиса, наклоняясь к Нине и пытаясь заглянуть ей в глаза. – А может, это я знаю правду, а? Думаешь, я не наблюдала за тобой, не видела, как ты на Ольгу с Павлом смотрела? Когда думала, что на тебя никто не обращает внимания? Да ты же не просто так к ним заявилась, моя дорогая, ты отомстить им заявилась… Уж меня-то не обманешь, я всякое в своей жизни видела, я людей прочухиваю с одного раза, как рентгеном просвечиваю! Я сразу про тебя все поняла! Ах ты, дрянь малолетняя!
– Ну все, хватит! – опомнилась Елена Михайловна, вставая между внучкой и незваной гостьей. – Хватит мучить ребенка, я не позволю! Уходите отсюда, слышите? А если вам приспичило поскандалить, так поговорите на эти темы с моей дочерью, с Нинель! Только ее сейчас дома нет! Выйдите из комнаты, ну! Тем более я в полицию уже позвонила, они сейчас приедут сюда! Что это за хулиганство такое, в самом деле?
Алиса моргнула и замолчала, смотрела на Елену Михайловну растерянно. Казалось, будто запал ее вышел разом, как выходит воздух из надутого шарика. Был шарик – и нету. Одна жалкая тряпочка осталась. Так и Алиса вдруг превратилась в эту самую тряпочку – обмякла, расквасилась лицом, всхлипнула горько. Еще и произнесла детским обиженным голоском, указывая на Нину:
– А чего она… Зачем она так… Зачем она на меня наговаривает… Ведь знает прекрасно, что это не я…
И расплакалась совсем уже горько, ткнувшись лицом в теплое плечо Елены Михайловны. Той ничего не оставалось делать, как стоять столбом, слушая, как рыдает незваная гостья. Надо бы оттолкнуть ее, за дверь выставить, а она растерялась… И даже руку невольно подняла, огладила ее по плечу:
– Да что вы, в самом деле… Ну успокойтесь же, хватит… Да что ж вас ноги-то совсем не держат, а? Пойдемте на кухню, я вам валерьянки накапаю! Пойдемте, пойдемте!
Так и привела гостью на кухню, обняв за талию. Усадила на стул, принялась хлопотать жалостливо:
– Сейчас я, сейчас… Ой, а валерьянки-то у меня и нету… А может, чаю, а? Давайте, я вам крепкого и сладкого чаю налью?
– Да… Давайте… Кре… Крепкого… – продолжала всхлипывать Алиса, размазывая тушь по щекам. – Вы… Вы добрая такая… Спасибо… Про… Простите меня, что я так… Ворвалась к вам… А вы правда полицию вызвали, да?
– Нет… Нет, конечно. Я так растерялась… Какая полиция, что вы?
– Спасибо… Понимаете, просто обидно мне… Ужасно обидно…
– Да ладно, я ж понимаю. Бывает… Я и сама так порой разозлюсь, так разбегусь, что ветер свистит в ушах. Потом сама же и удивляюсь – что это было со мной такое? Вы пейте чай, пейте… И успокойтесь. И не надо сердиться на мою внучку, мало ли что она там говорила. Она ж ребенок еще… Да ты и сама, гляжу, как ребенок себя ведешь… И плачешь как ребенок. Так жалостно…
– Да, так и есть, наверное. Глупый ребенок. Не получается у меня повзрослеть, – тихо вздохнула Алиса, с благодарностью глядя в глаза Елене Михайловне. – Мы все такие, детдомовские, что ж поделаешь. Взрослые несчастные дети. Кто пригрел нечаянно, к тому и жмемся, как слепые котята. Вот и у Оли с Пашей я так же пригрелась. Я ж в семье у них почти родственницей была. Ну сами-то подумайте – как бы я могла, правда? Ну приставала к Паше по пьяни, было дело. Но я даже не помню, что я там ему говорила такое! Я ж такой дурой становлюсь, когда выпью! Такую пургу несу, что самой потом стыдно, когда мне кто-то расскажет!
– Так не пила бы тогда… Зачем столько пьешь-то?
– Да, вам легко сказать – зачем… Я ж видела, что я Пашу раздражаю. Одним своим присутствием раздражаю. Конечно, мне бы следовало не ездить к ним, в покое оставить. А как не ездить-то, как? Ведь любого несчастного бедолагу к теплу тянет,