На восемь часов было назначено экстренное совещание начальников отделов и командиров подразделений. Генералы и полковники быстренько сообразили, что в создавшемся бардаке им лучше держаться друг друга, и поэтому подтвердили свое полное и безоговорочное подчинение министру. Еще через полчаса все объекты Службы государственной безопасности были взяты под усиленную охрану. Печора ждал погромов и волны самосуда, а получил всеобщую пьянку. К одиннадцати часам приехал Штырев и очень долго объяснял ему, что смена власти никоим образом не скажется на сотрудниках Службы государственной безопасности. Напротив, Комитет национального спасения просит помощи у Службы государственной безопасности в поддержании порядка. Расстались они мирно. Штырев был уверен, что выиграл время и позже обязательно свернет шею СГБ, а Печора был уверен, что крикуны долго не продержатся.
Около двенадцати ночи Яншин сидел в кабинете Шваркина и обсуждал с ним возможное развитие ситуации. Шваркин немного нервничал. Все-таки он был кадровым офицером СГБ. Яншину было проще. Ему присвоили звание, так как он был психиатром.
Жалюзи на окнах были опущены. Свет настольной лампы освещал стол Шваркина, на котором стояла початая бутылка коньяку, две рюмки и блюдце с лимоном, нарезанным колечками.
— Да успокойся ты наконец, — сказал Яншин. — Чего дергаешься? Он положил в рот колечко лимона и, чуть морщась, начал жевать его.
— С чего ты взял, что я дергаюсь? — удивился Шваркин. — Я совершенно спокоен. Печора прав. Наша работа нужна при любой власти.
— Умгу, — сказал Яншин и мотнул головой. — Только новая власть имеет обыкновение отстреливать руководство прежней Службы государственной безопасности. Так, на всякий случай. Шваркин улыбнулся, взял бутылку и разлил коньяк по рюмкам.
— А ты, Павел Егорович, смотрю, совсем не беспокоишься о будущем, — сказал он. — Ты часом не договорился уже с ними?
— Все может быть, Владимир Ильич. Все может быть, — улыбнулся в ответ Яншин. Они подняли рюмки и выпили коньяк.
— Я, Владимир Ильич, врач. Психиатр. И, смею заявить, психиатр хороший. Я людям помогаю. Не будет меня, таких, как я, психи по городу разбегутся.
— То-то и оно, Павел Егорович, что психиатр. Чем психиатры занимались, вся страна знает.
— Вся страна знает, что стучала друг на друга, причем стучала не всегда добросовестно. Государство знало, что народ врет, и ничего не делало. Народ знал, что государство знает и ничего не делает, и продолжал врать. Так что психиатры делали то же самое, что и народ.
— Ты так говоришь… как будто знаешь, что у них в голове.
— Работа у меня такая, — улыбнулся Яншин, — знать, что у пациентов в голове. Ты окошко открой и послушай. Страна гуляет. Плевать она хотела на тебя, когда есть повод для праздника. Самое главное в этой ситуации — не делать резких движений и необ-думанных поступков.
— Как твои испытания по новым технологиям обработки сознания? — вдруг переменил тему Шваркин.
— Испытания? — удивился Яншин. — Испытания в стадии испытания. Вот, кстати, тебе еще один аргумент в нашу пользу. Сколько лет мы эту тему разрабатываем? И что теперь… нас к стенке, а тему в другие руки?
— Они могут просто закрыть ее и все.
— Кто, Штырев?
Яншин так сильно удивился, что брови его поднялись, глаза округлились, а лоб наморщился.
— Господь с тобой, Владимир Ильич.
— Ну что же… Возможно, ты и прав.
Шваркин снова взял бутылку и разлил коньяк по рюмкам. Яншин взял в одну руку рюмку, в другую колечко лимона.
— Давай, Павел Егорович, выпьем. За нас.
— Давай.
— Все-таки… какие бы трения у нас ни случались по работе, в трудную минуту мы не станем стрелять в спину друг другу. Правители приходят и уходят, а СГБ вечно.
Глава 8
В большой семье клювом не щелкают
В булочной никого не было. Зубков купил две булочки с маком, батон белого и полкаравая черного. Выйдя из магазина, он прошелся до перекрестка, купил литр деревенского молока и пошел домой. Ровно в девять Зубков вышел из подъезда, чтобы ехать на работу. За доминошным столиком, под деревьями напротив подъезда, опохмелялись три мужика, со второго, шестого и девятого этажей. Дрожащими руками Коля со второго этажа наливал из бутылки в граненый стакан лекарство. Юра с девятого вцепился в этот стакан глазами, словно бультерьер зубами.
Дорога к метро проходила мимо хозяйственного магазина. Из его дверей вышла кривоногая старушенция и поволокла за собой две сумки-тележки, забитые чем-то под самый не балуй. Следом за бабушкой вышел ее дедушка. За плечами у него был рюкзак, который в народе с любовью называют «мечта оккупанта». Чтобы не упасть под тяжестью своей ноши, дед наклонился вперед на тридцать градусов и чесал за бабкой с крейсерской скоростью. В качестве правого и левого противовеса выступали все те же сумки-тележки. Зубков замедлил шаг, наблюдая за семейной парой. В этот момент из дверей хозяйственного магазина выбежала еще одна бабка и рванула в противоположную сторону. Сумки оттягивали ее руки и почти доставали асфальта. Зубков остановился. В какой-то момент бабка оступилась, чиркнула сумкой по асфальту, и из нее что-то вывалилось. Не сбавляя скорости, бабка бросила взгляд на свою потерю и продолжила путь.
Зубков не вытерпел и из любопытства — что же такое все тащат? — перешел дорогу. Пока он приближался к непонятной коробочке розового цвета, к ступеням магазина подбежали две женщины и мужчина и скрылись за стеклянными дверьми. Улица вдруг начала оживляться. Стараясь не привлекать к себе внимания, народ потянулся к магазинам, очень быстро переходя с быстрого шага на рысцу.
Розовой коробочкой, оброненной бабушкой на марш-броске, оказалось обычное туалетное мыло. Через секунду Зубков все понял. Он зашел в магазин и в подтверждение своих предположений увидел, что народ метет с прилавков все подряд. «Быстро ребята сориентировались», — подумал Костя и достал телефон.
— Моисей? Привет, — сказал Костя, выходя из магазина. — Я тут проходил мимо хозяйственного магазина и заглянул внутрь. Народ метет все подряд.
— Долго спишь, молодой человек, — ответил Чуев. — Я уже… — он замолчал на секунду, — десять минут как встал под погрузку. Так что можешь смело ехать на работу. Набор первой необходимости я тебе гарантирую.
Признаться, Костя вздохнул с облегчением. Когда он понял, что город, опасаясь перебоев в снабжении магазинов, причем справедливо опасаясь, смена власти все-таки, запасается всем чем только можно, он тоже подумал: а не купить ли ящичек чего-нибудь? Просто так, чтобы было. И Чуеву он звонил в надежде услышать одобрение своих намерений. Что, собственно говоря, и услышал.
Только мудрый Моисей еще вчера поздно вечером позвонил главному редактору и спросил: а не сделать ли нам НЗ на всю газету? Переходный период может ведь во что угодно перейти.
А главный редактор на то и главный, чтобы отвергать глупости и одобрять разумное, доброе, вечное. Услышав: «Молодец, Моисей», дядя Юра позвонил в транспортное агентство, благо были такие, что принимали заказы круглосуточно, и заказал к восьми часам восьмифутовую фуру. Затем позвонил на оптовый склад и заказал предметы первой, второй и третьей необходимости из расчета грузоподъемности машины. Третий звонок решил проблемы с разгрузкой. И осечки не случилось. Потому что война войной, а коммерция коммерцией. К утру заказ был собран, машина пришла вовремя, и когда позвонил Костя, она уже стояла под погрузкой, а в редакцию выехала бригада грузчиков. Свободное место на складе было, но Чуев был уверен, что к вечеру каждый перевезет свою долю домой. Как говорится, поближе к сердцу. И не важно, что от кровати и до кухни пройти можно будет только бочком. А если все обойдется и запас не понадобится, то все можно будет запросто спихнуть в магазины. Благо возле редакции их был полный спектр. Да и на такой объем покупки полагается как минимум месячная отсрочка платежа и солидная скидка, что тоже, в общем-то, нелишне.
Но всего этого Зубков не знал. Он вздохнул с облегчением, как вздыхают люди, когда кто-то принимает за них пусть несложное, но неудобное решение, и положил телефон в карман. Он улыбнулся той разумной суете, которая с каждой минутой все усиливалась на улицах, и продолжил путь к метро.
В том самом пивном баре под открытым небом, где вчера по пути домой они с дядей Юрой купили по стакану пива, сидели два десятка посетителей — исключительно мужчины. Они сидели по одному, по два за столиками и пили пиво. Костино внимание привлек второй от входа столик под зеленым зонтиком. За ним сидели пять джентльменов от тридцати до сорока лет и тоже опохмелялись. Почти синхронно они поднимали кружки, сделав по глотку, опускали их на стол, чуть запрокидывали головы назад и, прикрыв опухшие веки, блаженно затягивались сигаретами.