Читать интересную книгу Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ] - Сергей Галихин

Я настаиваю на том, чтобы каждая информация тщательно перепроверялась. Газета должна оставаться нейтральной к переменам. По крайней мере первое время.

— Да, господа, — сказал Филатов. — Как владелец газеты я могу сказать то же самое. Если вы собираетесь и дальше работать в газете, вам придется оставаться нейтральными. Кто не уверен, что сможет это сделать, должен уйти. Я не позволю превратить газету в рупор какой-либо партии. Наше дело — новости. Новости и еще раз новости.

После короткого совещания все занялись делом. Чуев стал выяснять, кто из бывших поставщиков продолжает работать, Зубков собирался ехать в центр города.

У выхода из гардероба Костю окликнул дядя Юра и сказал, что звонил Богатырев. Данилыч предложил встретиться вечером у него дома. Часиков в восемь. Костя сказал, что будет обязательно. Выйдя из газеты, он достал мобильный телефон и позвонил Наташе на работу. Она сказала, что сегодня домой не придет. Из министерства пришла бумага, в которой говорилось, что все медицинские учреждения переводятся на круглосуточное дежурство. Костя предупредил, что после работы поедет к Богатыреву, и если что, чтобы Наташа звонила туда.

Машина Зубкова так и осталась стоять возле газеты. Он решил, что метро в данной ситуации будет наиболее безопасным видом транспорта и уж точно более скоростным. Город в одночасье превратился в пешеходную зону. Все вышли на улицы.

Вечером в квартире Богатырева собрались старые друзья: Чуев, Лукошкин, Мухин, Лобачевский. Компания собиралась регулярно раз в месяц, чтобы поиграть в преферанс. Относительно новым был только Костя. Он и пришел последним.

С улицы доносилось пьяное пение, где-то надрывалась гармошка. В этот вечер решили обойтись без спиртного. Слишком серьезное событие произошло. Его осмысление требовало трезвой головы. Все сидели за столом и пили чай. На столе стояли три начатых торта: «Чародейка», «Птичье молоко», «Ландыш». Один лишь Богатырев был пьян. Он набрался еще днем, на улице.

— У тебя не видно видеокамер… — сказал Костя, когда огляделся в квартире Данилыча.

После казуса в квартире Наташи он всегда, когда оказывался в помещении, первым делом искал камеры.

— Камеры безопасности дело добровольное, — ответил Данилыч. — Я их ставить не просил. А на Советы… В общем, я их послал.

Костя вошел в комнату, поприветствовал присутствующих и положил на стол пакет с кремовыми пирожными. Все кивнули ему в ответ и продолжили слушать Лобачевского. Николай Алексеевич как всегда блистал глубиной мысли и красноре-чием.

— Идея безграничной свободы неосуществима, потому что никто не умеет ею пользоваться в меру. Что заявляет Комнацспас? Полное самоуправление? У-то-пи-я! Стоит только народу на некоторое время предоставить самоуправление, как это самоуправление тут же превращается в распущенность. А так все и будет. Очень быстро возникнут междоусобицы, которые быстро перейдут в погромы. На почве все той же социальной справедливости. История знает сотни примеров, когда в подобных битвах сгорали государства. Значение самого слова «государство» превращалось в пепел.

— Алексеич, от твоих слов сильно отдает монархией.

— Да. Я заявляю, что кухарка не может управлять государством, но и право управления по крови — тоже недопустимо. А вот когда кухарка пойдет учиться управлению и если она научится чему-нибудь… Если найдется достаточно желающих доверить ей управление страной, тогда пожалуйста. Только нужно уметь отвечать за последствия своего выбора.

— Я согласен с Алексеичем, — сказал Мухин. — Ведь никто толком так и не сформулировал определение демократии.

— Демократия — это форма общественного строя, в котором свобода одного человека ограничивается свободой другого, — сказал Лукошкин.

— Да, — согласился Мухин. — Но это определение больше претендует на лозунг.

— Почему?

— Оно неточно, даже аморфно. Это то же самое, что и заявление: все металлы электропроводны. С этим никто не спорит, но вода тоже электропроводна. Однако от этого она не стала металлом.

— Не все то золото, что с воза упало, — сказал Чуев.

— Вот! Это очень точно. Именно об этом я и говорю. Конечно, замечательно, когда человек свободен в поступках ровно настолько, чтобы не мешать другому, но как определить эту грань?

— По-моему, ты заблудился в своих мыслях, — сказал Чуев, доставая из бумажного пакета пирожное.

— Ничего подобного, — возразил Мухин. — Представим свободу человека в виде окружности. Берем циркуль и чертим две наползающие друг на друга окружности. Налицо конфликт свобод граждан. Теперь попробуем определить, где ограничивается свобода каждого. У нас три варианта. Первое: через точки пересечения окружностей проводим прямую. Тем самым мы ограничиваем свободу каждого. Второе: мы определяем зону интересов в момент их столкновения. То есть кто первый, тот и прав. Тем самым одна окружность занимает часть другой. И третье: ограничиваем свободу каждого началом интересов контрагента, создавая тем самым некоторую зону отчуждения.

— Конечно же, первое, — сказал Лукошкин. — Правило «кто первый встал, того и тапки» здесь не сработает.

— Но окружности бывают разных размеров, — заметил Мухин.

— Если я тоньше, мне что, меньше есть надо? — спросил Лукошкин. — Нет. Так дело не пойдет. Каждому предоставляются равные права и свободы. Поэтому разграничение определяется правилом.

— Значит, нам нужен свод правил, — сказал Мухин. — А свод правил — это уже не та демократия. Свобода каждого ограничивается не свободой другого, а определением, то есть законом. Закон принимают представители, а не каждый гражданин в отдельности. То есть вероятность того, что закон не соответствует волеизъявлению народа, а всего лишь желание избранных, которые руководствуются своими интересами, достаточно велика.

— Константин, какое твое мнение? — спросил Лобачевский.

— Утопия. Лобачевский немного улыбнулся и чуть развел руки в стороны.

— И он прав.

— С другой стороны, я согласен с Черчиллем, — сказал Мухин. — Кажется, это он сказал: «Демократия — это дрянная система, но ничего лучшего люди еще не придумали».

— С этим сложно спорить, — согласился Чуев, — да и не хочется. Но если я правильно тебя понял, ты просто предлагаешь называть вещи своими именами, а не прятаться за красивые фразы, смысл которых не соответствует действительности. В этом я тебя поддерживаю.

— Костя, мы здесь давно сидим, что там, на улице? — вдруг спросил Лукошкин.

— Весь город упивается в полном смысле слова «пить». Как будто бы винные склады открыли и бочки выкатили на улицу.

— Классическая схема, — сказал Лобачевский. — От того, как предсказуемо развивается ситуация, даже страшно становится.

— Как работа начинается с перекура, — заметил пьяный Богатырев, — так и новая власть начинается с банкета.

— Начнется все с поисков виноватого, — сказал Лобачевский. — Как всегда это будут евреи. Моисей, ты готов?

— Я не еврей, — ответил Чуев и откусил пирожное.

— Как это? — удивился Лобачевский. — Ты же Моисей. И не докажешь ты ничего. Не успеешь. Так что, батенька, ты еврей. Смирись с этим.

— Мукин и Штырев, конечно же, болтуны, — сказал Лукошкин, — но… они же цивилизованные люди. Образованные и воспитанные.

— Моисей, давай взорвем че-нить на хрен, — сказал пьяный Богатырев.

— Подожди, — ответил Чуев, как бы остановив Богатырева ладонью левой руки.

— Да их никто и не спросит, — улыбнулся Лобачевский. — Их поставят перед фактом, что охлос требует жертву. Если никто не виноват, никого не накажут, значит, все останется, как и прежде. Ничего не изменится. Тогда зачем было все это затевать? Так что им просто придется кого-нибудь убить.

— Но ведь крикуны не единственная партия в стране, — заметил Лукошкин. — Теперь, когда нет тотального контроля, партий станет еще больше. В конце концов найдутся люди, которые покажут, насколько абсурдны идеи крикунов.

— Именно потому, что однажды вдруг все стало можно, и начнется настоящая грызня, которая непременно перерастет в бойню.

— Господа. Вы слишком сильно сгущаете краски, — сказал Лукошкин. — Всегда найдутся умные люди, которые понимают, что разрешение споров, пусть политических, с помощью кровопролития недопустимо.

— Всегда найдутся недовольные, — уточнил Чуев. — Точно так же, как найдутся и те, кто будет подначивать их, не забывая при этом делать ставки.

— А остальным в это время будет на все плевать, — добавил Мухин.

— Кстати, о многопартийности, — сказал Чуев. — Действительно, партии теперь будут плодиться как кролики. Вопрос, сколько из них готовы строить государство, а не играть в политику.

У нас Петрович, из четвертого подъезда, между прочим, тоже большая партийная величина дворового масштаба. Во времена его героической зрелости он был секретарем первичной организации на заводе «Красный трансформатор». После прихода Лебедева к власти актуальность компартии упала. На продвижение по службе членство в ней больше не влияло. За нелояльность к стенке не ставили. Вот и разбежались кто куда. Эти дворовые деятели через пять лет собрались и постановили восстановить первичную организацию. Сурин — секретарь партячейки, Иванов — заместитель секретаря, Сидоров — культмассовый сектор, а перечница Коллонтай — сектор пропаганды и наглядной агитации. Печать у Петровича еще заводская осталась. Заплатили взносы за пять лет. С тех пор раз в месяц собираются, платят взносы, Петрович в партийные билеты печать ставит, Сидоров, как культмассовый сектор, организует закусон, а Коллонтай бежит в магазин за красненьким. Вот это наглядная агитация. Вот это я понимаю. Между прочим, за пятнадцать лет в их ячейку вступили еще трое. Так что это у них теперь что-то вроде закрытого клуба. И кого попало они не принимают. Кандидатский срок как минимум полгода.