Petit Parisien. Для всех шахматистов Парижа происходит священное действо. Александр Алехин играет 28 партий вслепую. Поворачивается спиной к игрокам. Мы объявляем о ходе того или иного шахматиста. Сразу тишина. Все взгляды устремлены к светловолосой голове, которая возвышается над креслом. И тихий, чистый голос скоро объявляет ответный удар. Какое внимание на всех лицах… И какое спокойствие у Алехина! Этот чемпион закуривает сигарету, скрещивает свои длинные ноги, снова ставит их прямо, и все это делает с каким-то презрительным, кошачьим выражением на лице. Побежденный встает и уходит с горькой складкой в уголке губ – яркий образ поражения. Безжалостный Алехин отвечает на все удары, и не без некоторого испуга мы наблюдаем чудеса, сотворенные его памятью. Это как некая непостижимая тайна, которая каждый раз появляется в голове, когда мы пытаемся постичь жизнь. Наконец, сеанс подошел к концу. Александр Алехин играл 12 часов 58 минут. Он выиграл 22 партии и проиграл трижды. Еще у него три ничьи. Он встал, провел рукой по глазам, словно пробуждаясь. У него загадочный, немного расплывчатый взгляд, какой можно представить себе у каких-нибудь морских чудищ, которых внезапно оторвали от их горькой жизни»4. Впрочем, по воспоминаниям самого шахматиста, из 28 партий он выиграл 23, сделал 3 ничьи и 2 проиграл5.
Александр Алехин в Нью-Йорке, 1927 год
На следующий день Алехин воспроизвел по памяти все сыгранные партии, чем снова восхитил французскую публику. Но через неделю 29 партий вслепую сыграл уже Рихард Рети. Мировые рекорды Алехину были необходимы, чтобы громогласно заявлять о себе как о претенденте на корону. Он пообещал однажды вернуться к вопросу отнятого рекорда и побить достижение Рети (что Алехин в блестящем стиле и сделал, но уже в 1930-е).
«Все окружающее становится абстракцией, – рассказывал о своих ощущениях от партий вслепую Алехин в интервью Petit Parisien. – В этот момент я уже не вижу ни цвета фигур, ни их формы, ни их размеров. А вижу идеальную шахматную доску: 64 неокрашенных квадрата, по которым перемещаются некие силы. Мои идеи становятся более оригинальными, чем когда нахожусь перед самой шахматной доской. Я чувствую себя совершенно непринужденно». (К слову, в СССР партии вслепую считали вредным для психики циркачеством – в 1929 году их официально запретили по решению Крыленко).
Тут же Алехин сыграл небольшой турнирчик в Париже (13 февраля 1925 года), первый для себя после Нью-Йорка, и легко победил (среди соперников оказались Савелий Тартаковер, Евгений Зноско-Боровский, бывший чемпион Чехословакии Карел Опоченский и чемпион Бельгии Эдгар Колле). «В этот раз играл с большой легкостью. Все казалось простым и естественным. Правильные идеи приходили в голову сами собой. Даже во всех ничьих у меня была примерно выигрышная позиция», – резюмировал Алехин6.
В 1925 году Алехин провел сеанс одновременной игры, находясь спиной к доскам; он победил в 22 партиях из 28.
Затем русский гроссмейстер блеснул на международном турнире в Баден-Бадене, куда не приехали Капабланка и Ласкер, зато собрались все остальные именитые игроки. Вот здесь Алехин должен был, что называется, палить изо всех орудий, чтобы показать, насколько он готов к вероятному матчу за звание чемпиона. Его выступление превзошло все ожидания – он одержал 12 побед, ни разу не проиграл, хотя среди его соперников числились Акиба Рубинштейн и Ефим Боголюбов, которые тоже мечтали зарубиться с Капабланкой. Тартаковер сказал, что Алехин играл в стиле истинного чемпиона мира. Зигберт Тарраш счел, что качество игры русского шахматиста было явно выше, чем у Капабланки в Нью-Йорке. После этого Алехин углубился в защиту докторской диссертации, и теперь уже Капабланка должен был «нанести ответный удар», доказать, что не зря он восседает на троне. Этот шанс кубинец мог всецело использовать в Москве… Но провалил задачу!
Перед отъездом в столицу СССР Хосе Рауль дал интервью американской газете New York World, рассказав ряд любопытных вещей. «Шахматы – больше, чем игра или тренировка ума, – философски размышлял он. – Это особая категория. Всегда считал шахматы, хорошую игру в шахматы искусством, достойным восхищения. Не меньшего, чем полотно художника или произведение скульптора. Скорее, шахматы – развлечение для ума, чем игра. Они одновременно и художественны, и научны». Недавнее падение интереса к занятиям шахматами в США он объяснил тем, что местная пресса слишком много внимания уделяла мнимому, с его точки зрения, расстройству психики двух величайших мастеров этой страны, очевидно, имея в виду Пола Морфи и Гарри Пильсбери. «Часто приходилось слушать, что мужчины и женщины, в остальном обладая прекрасным интеллектом, на полном серьезе спрашивали, не боюсь ли я потерять рассудок, играя в шахматы. Похоже, у многих американцев укоренилось мнение, что легкость или особое мастерство в игре указывает на некое психическое расстройство». Себя он считал уникумом, отмечая, что в тропическом климате редко появляются выдающиеся шахматисты, а вот в холодных странах, где люди проводят много времени в закрытых помещениях, шанс стать классным шахматистом выше. Он особо подчеркнул, что ему повезло начать играть в шахматы в четыре года, что дало импульс для дальнейшего развития (правда, пример Самуэля Решевского показал, что не всегда раннее увлечение «благородной игрой» приводит к грандиозным успехам в карьере). На странный вопрос американского журналиста, считает ли кубинец, что шахматные фигуры на турнире в СССР будут необычными (большевики якобы стали их производить на своих фабриках в «пролетарском контексте» – роль пешек исполняли наковальни, а крестьяне и кузнецы заменили коней и слонов), Капабланка – наверняка с недоуменной улыбкой – ответил: «Такое возможно, если проводятся выставочные партии. Уверен, в Москве мы будем пользоваться обычными шахматными фигурами».
В 1925 году Хосе Рауль вообще давал много интересных интервью. В одном из них он предложил ввести новую модель шахмат, поскольку предположил, что в будущем игра будет исчерпана из-за обилия ничьих. По задумке Капабланки, шахматы надо было переводить на 80-клеточную доску и вводить дополнительные фигуры: архиепископа (слон плюс конь) и канцлера (ладья плюс конь). Подобные идеи возникали и раньше, но никогда – от имени чемпиона мира. Впрочем, в этом интересном начинании из видных игроков его поддержал один только Ласкер. Алехина лишь раздражали рассуждения Капабланки о конечности шахмат: он видел их исключительно в развитии, поскольку много и всесторонне изучал эту игру.
Незадолго до посадки на паром, который отплывал в Европу, Капа написал трогательное письмо сыну – мальчику не исполнилось и трех лет. Возможно, Хосе Рауль всерьез думал, что велик шанс не вернуться из «опасного