Александрович сам не захотел приезжать в столицу, ведь там его могли поджидать не на шахматном турнире, а совсем в другом, казенном месте, где он уже бывал.
10 февраля 1924 года Эмануил Ласкер, находясь в СССР, получил от Крыленко письмо, в котором присутствовала такая фраза: «Талантливый шахматист Алехин занял по отношению к своей родине контрреволюционную позицию исходя из ошибочного понимания роли трудящихся масс и своего собственного долга перед ними»7. Если Алехин узнал, сколь опасную формулировку применил «красный каратель» Крыленко, то наверняка сразу вспомнил и про расписку, хранившуюся в архивах ВЧК. И тогда перед ним встал выбор: рискнуть и вернуться домой, но с некоторой вероятностью потерять все или еще немного обождать. Тот же Ласкер выбил для Алехина охранную грамоту с подписями двух министров, пытаясь заманить его в Москву, но и это не убедило гроссмейстера – он остался в Париже.
То, что Алехина ждали в Москве в 1925 году, подтверждал бюллетень Французской федерации шахмат того времени: «Наш гроссмейстер Алехин, хоть и приглашенный очень срочно для участия в этом турнире, счел необходимым отказаться от поездки в страну, нынешние руководители которой не всегда проявляли к нему такую же доброту, обрекая его на смерть, например».
Но даже во Франции Алехин не был своим очень долго, хотя неустанно хлопотал о гражданстве. Заявление о натурализации он подал еще 3 ноября 1924 года, но его прошение откладывали из-за многочисленных разъездов игрока и того обстоятельства, что с 1922 года русского эмигранта считали большевиком, которому Советы якобы поручили специальную миссию во Франции (таковы были данные местной полиции). Excelsior ошибочно писала, что он стал гражданином Франции в 1925 году, перед турниром, на котором он должен был установить рекорд по количеству сыгранных партий вслепую.
15 марта 1922 года Александр Алехин на сеансе одновременной слепой игры; из 12 сыгранных партий он выиграл 11. Фотография информационного агентства Meurisse. Национальная библиотека Франции
На самом же деле это произошло лишь 5 ноября 1927 года (в тот же день француженкой стала и Надин)8. Как выяснили французские корреспонденты Кристоф Бутон и Денис Тейсу, соответствующий документ подписали президент Франции Гастон Думерг и министр юстиции Луи Барту. За несколько месяцев до этого, в мае, во Франции как раз приняли закон, упрощавший натурализацию иностранных граждан в связи с людскими потерями страны во время войны. Теперь для получения гражданства нужно было прожить во Франции три года. За Алехина тут же вступился президент Французской федерации шахмат Фернан Гаварри, который написал официальное письмо и адресовал его министерству юстиции, указав, что Алехин достиг больших результатов, и федерация хочет, чтобы он вел Францию к победам в июле на шахматной олимпиаде в Лондоне. «Участие Алехина подарило бы Франции наилучшие шансы на успех», – подчеркнул Гаварри9. Однако французам пришлось обойтись в Лондоне без Алехина.
Его натурализовали незадолго до окончания матча с Капабланкой, когда исход стал уже более-менее ясен.
Глава 18. Кошки-мышки
Капабланка устроил для Алехина не очень приятную игру в «кошки-мышки», то давая повод думать, что их матч состоится, то лишая его надежд. При этом сам кубинец после победы над Эмануилом Ласкером в 1921 году ввязывался в турнирную борьбу с другими шахматистами крайне неохотно, предпочитая больше проявлять себя в качестве сеансера.
Практически весь 1923 год Капабланка отдыхал от шахмат в своем новом доме к западу от Гаваны, в районе Буэнависта, что в дословном переводе с испанского означает «прекрасный вид». Дом располагался на Атлантическом побережье Кубы. Шахматист построил особняк на деньги, вырученные за чемпионский матч. Кроме того, Капабланка скупил все дома в квартале, чтобы сдавать их в аренду. Задачу упрощал тот факт, что в тех местах его отец Хосе Мария владел землей.
Двухэтажный особняк своей шикарной виллы кубинец проектировал сам. Наверху находилась смотровая площадка, с которой открывался живописный вид на террасу. На ней чемпион мира поручил выложить специальные каменные плиты, которые сформировали собой итоговое расположение фигур заключительной партии матча с Эмануилом Ласкером. Капа назвал свою новую обитель в честь жены – Villa Gloria; ее имя появилось на кованых воротах. Утром чемпион мира выходил во двор, где вдыхал насыщенный ароматами цветов, слегка солоноватый воздух, срывал с фруктового дерева плод сочного манго или сахарную сливу, которые обильно росли в кубинских тропиках, и заодно наслаждался разноцветьем своего ухоженного, просторного сада. Капа мог запросто надеть на себя костюм рабочего и часами трудиться в огороде, ухаживая за грядками с овощами, которыми с радостью потчевал посетителей дома. Еще кубинец старательно выкраивал время на то, чтобы заниматься воспитанием первенца, сына Туто (более официально – Хосе Рауль). Шахматист специально растил в огороде шпинат, чтобы сын рос здоровым и сильным1. Капа не стал, как Алехин, отказываться от сложной, энергозатратной отцовской роли и проводил с женой и ребенком достаточно времени, чтобы они не слишком сильно по нему скучали. Эта уютная семейная обстановка была приятна Капабланке, ведь он не бредил шахматами, как Алехин, – они стали всего лишь приятным дополнением к его насыщенной, многогранной жизни, в которой люди занимали почетное место, а не оставались где-то на задворках «королевской игры». Увлечения Капабланки простирались далеко за пределы шахмат: он всегда любил теннис и скачки, ценил театр и кино, интересовался живописью и архитектурой, вникал как дипломат в политическую конъюнктуру, оказывался в эпицентре манящей ночной жизни (вот тут его семейные ценности дискредитировались). Да, титул чемпиона мира как будто обязывал его стать одержимым шахматной игрой, но этого не происходило.
Не всегда в жизни Капабланки того периода все складывалось как надо. Отец шахматиста Хосе Мария неудачно упал с лошади, получив травму, которая привела к болезни и смерти. Главному воспитателю чемпиона было всего 60 лет (Алехин тоже рано лишился отца). Потеря родителя, несомненно, стала большим моральным потрясением для Капабланки, который привык к беззаботной жизни, но других подобных поводов для огорчения у него не появлялось. При этом он использовал факт смерти Хосе Марии для того, чтобы манкировать участием в турнирах, к которым заметно охладел. Вообще первые годы после матча за корону никак нельзя назвать шахматным прорывом Капабланки – скорее, это был период легкого декаданса.
А вот Алехину приходилось крутиться, проявлять себя на многочисленных соревнованиях, чтобы и деньги зарабатывать, и показывать, что именно он, и никто другой, должен биться с Капабланкой за корону. Заодно Алехин ломал голову над тысячей других проблем, которые неприятно отвлекали