лаковая полоска продержится в небе всего пару минут, потом исчезнет, но зато в отвалах снега будет долго мерцать золотистая пороша – будто искры брошены пригоршней, много их, всюду вспыхивают звездочки, словно сокрыто там, под толстыми плотными отвалами, солнышко, и скоро, очень скоро оно появится, и осознание этого приносит радость – люди добреют, делаются раскованными.
Потом наиболее нетерпеливые забираются на скалы и крыши домов, стоящих на буграх, – им хочется поскорее увидеть живое солнышко, не отсвет его, не тень, а само светило, живьем. Спускаясь с верхотуры, они рассказывают, какое оно, солнце, в нынешнем году, как выглядит, и, хотя все знают, как выглядит солнце, у таких рассказчиков обязательно находятся внимательные слушатели – в рот буквально смотрят, ничего не пропускают, ни одного слова, им все интересно.
Если им скажут, что солнышко в этом году косоротое – поверят, что в шляпке от Кристиана Диора – поверят, что в шляпке, тоска и ожидание остригают мозги, память становится изношенной, забывчивой.
И все-таки как люди ни ждут солнышка, как ни смакуют, ни обсасывают долгожданную минуту его явления, оно все равно каждый раз оказывается неожиданным, человек ахает, хватается за сердце, ловит по-рыбьи ртом воздух, в глазах его – любовь и ужас… А в последний год в Мурманске в этот день вообще была объявлена пожарная тревога – солнце выползло из-за далеких бугров неожиданно яркое и чистое и так выжарило красным пламенем окна домов, стоящих на скалах, что людям, живущим внизу в котловине, в серой зимней мге, показалось: дома горят! По телефону 01 звонили сотни человек.
Пожарные команды несколько раз покидали свои депо по тревоге. Но все это, увы, понаслышке, по рассказам. Сам Суханов никогда не видел, как в Мурманск приходит первое солнце – всякий раз находился в плавании.
– О чем мысль, Ксан Ксаныч? – спросил Леша Медведев.
– О Мурманске, – Суханов улыбнулся.
– Ксан Ксаныч, не надо печалиться и закрывать пальцем светило, – мудрец Леша Медведев начал философствовать. Прав он: стоит только пальцем закрыть глаз, как огромного яркого солнца не видно. И про солнце как-то учуял. Откуда он узнал, что Суханов думает о солнце? Не об этом, слепящем, ярком, океанском, что делает снег нестерпимо звонким, выжигающим глаза, а о первом, робком, цыпушечьем, городском, приносящем радость?
Перед ним снова возникла Ольга. Будто бы из ничего прорезалась красивая, с крупными серыми глазами и нежным пушком на скулах, длинноногая, с невесомой походкой. Когда же все это кончится? Видать, что-то в лице его изменилось, это уловил Медведев, уставился на Суханова вопросительно.
– Извини, Лешенька, забыл про одну штуку, – старательным безмятежным тоном проговорил Суханов, решительно повернулся и быстрыми, какими-то невесомыми шагами направился к себе в каюту. – Я скоро вернусь, – прокричал он на ходу. Медведев так ничего и не понял. А, впрочем, так ли уж ничего и не понял?
В каюте Суханов сел на диван, вытянул ноги. Потом поднялся, запер дверь каюты на ключ, снова сел.
Раздался телефонный звонок. Суханов поколебался немного, потом поднял трубку.
– Ксан Ксаныч, у меня есть немного «шила». Прелестный напиток, настоен на смородиновых почках. Можат, одолеем по рюмочке?
– Позже, Лешенька, чуть позже, – прежним безмятежным голосом проговорил Суханов, повесил трубку.
Спросил самого себя, а какова была бы его жизнь, если б Ольга все-таки согласилась выйти за него замуж? Ведь она человек земной, неморской, ей через полгода могут осточертеть его плавания, и тогда она потребует, чтобы муж-старпом бросил море. Как он будет крутиться в таком случае?
Из всякой ситуации есть два выхода: быть или не быть? Суханов сморщился – не нравились ему эти мысли, не нравилась тягучая серая тоска и унизительные предположения, воспоминания о том, чего не было и никогда не будет. Он чувствовал себя солдатом – израненным, исковерканным войной, утомленным дорогой и бесконечными смертями, ох, сколько хороших ребят осталось лежать вдоль этих дорог, он понимал, что ему нужна поддержка, что кто-то должен протянуть ему руку, помочь выбраться из вязкого болота, счистить налипь с лица, но для того, чтобы рука помощи протянулась к нему, он должен исповедаться, рассказать все без утайки, назвать вещи своими именами, признаться в том, что потерпел поражение… Да, но такая исповедь – выше сухановских сил.
Лицо у него распустилось, обвяло. Что-то в Суханове надсеклось, дыхание сделалось прерывистым. Он попробовал представить себе человека, который сейчас находится с Ольгой. Она сейчас явно пребывает не одна… Суханов сжал кулаки, разжал, сжал, разжал. Поднялся, подошел к зеркалу, всмотрелся в свое отражение. Нельзя сказать, чтобы он был доволен собой, но и поводов для недовольства тоже не было. Лицо волевое. Широкий подбородок, рассеченный поперек меткой, пристальные глаза, густые волосы, в которых почти нет седины, брови, сведенные в одну линию, большие лобные бугры – признак упрямого характера. Хорошая одежда. Тужурка скроена ладно, подогнана точно, брюки из стопроцентной шерсти отутюжены так, что стрелкой можно хлеб резать, легкие ботинки на тонкой подошве. Когда одежда ладно сидит на теле, то человек чувствует себя уверенно, он в своей тарелке, стоит только на брюках вздуться пузырям, а куртке сморщиться в плечах, как и уверенность уже не та, происходит сбой, внутренний сцеп распускается, дает слабину.
Не надо только переоценивать себя. Суханов сжал рот, посмотрел в иллюминатор.
Атомоход продолжал крушить лед – он резал тяжелым носом заснеженные ровные поля, похожие друг на друга, словно они были отлиты по одному гигантскому слепку – никакого разнообразия.
Ольгин ухажер явно высок и пригож, с барственной внешностью и властным голосом. Женщины почему-то обожают людей, которые любят командовать. Суханов сдавил пальцами горло, сдерживая какое-то странное сипенье, возникшее в глотке. Снова опустился на диван.
Надо попытаться понять себя, разобраться в мешанине чувств, предположений, слов, домыслов, сличить одно с другим, осознать, где правда, и выровнять собственный ход. А впрочем, что ему выравнивать? Задача перед ним сейчас одна – как можно быстрее забыть Ольгу.
Мужики по натуре своей – дураки, они совсем не думают о многократно повторенной истине: совершенно не обращают внимания на женщин, когда те бывают им безраздельно преданы и живут только для них, и буквально сходят с ума, когда эти же женщины перестают обращать на них внимание. Они бывают готовы идти даже под пули, на голгофу, лишь бы все вернулось на круги своя. А когда возвращается – успокаиваются вновь. Чтобы через некоторое время опять взбеситься.
Суханов набрал номер медведевской каюты.
– Давай, разливай свое «шило».
Судовая субординация – штука строгая, все в ней размечено, каждой роли, каждой должности отведена своя полочка. Во главе парохода стоит мастер – капитан. Потом – несколько чифов, маркони, деды, внучки и так далее. Но на