Диоген принес ему дохлую, ощипанную курицу и закричал: «Спасибо тебе, учитель! Я понял! Вот – человек». Когда я был в Аттике, ко мне приходили знаменитые ученые. Я беседовал с ними, на правах ученика Аристотеля. Все были умнейшие люди, все заслуживали внимания и уважения. Но я ждал Диогена. Слава о нем давно уже гремела по всей Ойкумене. Он не пришел. Тогда я сам отправился к нему. У Диогена нет дома. На горе виноделы закапывают огромные глиняные кувшины, в которые потом наливают виноградный сок и выдерживают вино. Одно горлышко торчит над поверхностью. Но бывает такое, что кувшин со временем дает трещину, и его больше не используют. Вот, в таком прохудившемся кувшине и жил великий мыслитель. Когда я нашел его, он лежал возле своего жилища, грелся на солнце и распевал похабные куплеты.
«Ты кто?» – спросил он.
«Я – Александр, – ответил. – Правитель Македонии и гегемон Эллады».
«А! – безразлично протянул он, – Тогда можешь со мной поговорить. А я – Диоген, по прозвищу – собака».
«И за что же тебя прозвали собакой?» – удивился я.
«Кто бросит кусок – тому виляю хвостом, кто не бросит – облаю, кто злой – того кусаю».
«А меня ты боишься?» – спросил я.
««А что ты такое», – спросил в свою очередь Диоген, – зло или добро?»
«Добро», – подумав, ответил я.
«Кто же боится добра?» – усмехнулся он.
«Ты не из льстецов».
«Льстец – самое опасное из ручных животных. Опасайся их».
«Ты считаешь порядочных людей животными только из-за того, что они служат мне верно?»
«Именно так! И запомни: те, кто содержат животных, должны признать, что скорее они служат животным, чем животные им».
«Как же мне с ними обращаться?»
«Как с огнём; не стой: ни очень близко, ни слишком далеко от них».
«Что ж, по-твоему, есть любовь?» – спросил я, желая продолжить беседу.
«Любовь – дело тех, кому нечего делать».
«А смерть?»
«Смерть – не зло, ибо в ней нет бесчестья».
«А аретэ?»
«Ха! Аретэ! Обыкновенное сладострастие, занятие людей, ничем другим не занятых».
«У тебя все так просто! Ты живешь в кувшине, голодаешь и доволен жизнью».
«Для того чтобы жить как следует, надо иметь или разум, или петлю. А бедность – это не порок. Бедность сама пролагает путь к философии; то, в чём философия пытается убедить на словах, бедность заставляет осуществлять на деле».
«Я тоже разбираюсь во многих науках. Скажи: что мне, прежде всего надо изучать?»
«Вот еще! Решай сам. Могу сказать только одно: философия и медицина сделают тебя самым разумным из животных; гадание и астрология – самым безумным; суеверие и деспотизм – самым несчастным. Выбирай!»
«Спасибо за беседу. Можешь просить у меня награды. Чего ты желаешь больше всего?»
«Чтобы ты не заслонял мне солнца».
Я попрощался с ним и повернулся, чтобы уйти, а он мне крикнул:
«Эй, ты забыл отдать мне мои деньги».
«Сколько ты хочешь?»
«Ровно столько, сколько ты мне должен».
Я высыпал перед ним монеты. Он выбрал две медяшки в один обол и сказал:
«На хлеб и вино для завтрака хватит, остальное – не мое».
«Когда же ты завтракаешь?»
«Если есть деньги, то – когда захочу, если нет их, то – когда смогу».
«Послушай, мыслитель, – не выдержал я. – Неужели ты так и будешь жить в нищете до самой кончины? Подумай, придет твой последний час, а вокруг только голодные собаки, нет ни родных, ни друзей».
Он только пожал плечами:
«Все находится во власти богов; мудрецы – друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам, то есть и мне тоже. А из этой жизни надо уйти хорошо, как с пира: не страдая от жажды, но и не упившись до свиньи».
«Не верю тебе. Скажи честно: почему ты не живешь, как все? Не любишь людей?»
«Да кто тебе такое сказал? – возмутился он. – Я люблю людей, только где они? Кругом один народ, а людей почти нет. Ступай, Александр, – крикнул он нетерпеливо. – Тебе надо еще весь мир завоевать, а ты мне мешаешь размышлять».
– Бездельник он и лентяй, – сделал вывод Гефестион.
– Возможно, ты и прав, – согласился гегемон. – Но, если бы я не был Александром, я бы хотел быть Диогеном.
* * *
Праздник удался на славу. Вина – в достатке, на любой вкус: красное – выдержанное, белое – молодое, разбавленное водой, разбавленное соком, терпкое со специями, нежное с медом… Огромные блюда с закусками. Пленные повара Дария трудились без устали, готовя удивительные яства. Пекари у печей опалили ресницы и брови. На площади перед храмом Мелькарта не смолкала музыка и голоса чтецов. К полуночи, когда поэты устали ворочать языками, а иные попросту сорвали голос, когда от хмеля уже не улавливался смысл фразы и красота строфы, перед зрителями выступали танцовщицы. Афинские гетеры и прелестные персиянки услаждали взор публики, гибкие смуглые критянки и золотокожие, черноглазые красавицы Айгюптоса. За хороший танец под ноги прелестницам кидали целыми горстями золотые монеты.
Александр возлежал на пестром ковре у пьедестала из красного песчаника. Над ним грозно возвышалась осадная машина. Тут же примостилась Таис и весело щебетала. Исмен сидел рядом. Александр настоял, чтобы Томирис тоже присутствовала на празднике. Посадил ее подле Исмена. Исмен не раз перехватывал взгляд Агенора, бросаемый на Томирис, полный обожания и юношеской тоски.
Под жалобную мелодию выпорхнула высокая тонкая девушка. Лицо ее скрывала накидка из тончайшего льна. Полупрозрачная одежда легким облачком окутывало стройное, сильное тело, но позволяло угадывать плавные женственные линии. Движения ее до того были грациозными, то стремительными, как полет ласточки, то плавными, как взмах крыла лебедя, что все невольно залюбовались и примолкли. Она легко сгибалась назад, доставая руками до пола, стелилась к самой земле и извивалась, подобно змее. Казалось, у нее нет костей. Со своим станом она вытворяла такое, что вряд ли кому по силам. В то же время в движениях ее присутствовала непонятная легкость и удивительная грация.
– Кто это? – изумлялись зрители.
– Она – неземная, – восхищалась сама Таис. – Такой грации я еще не видела.
Одна Томирис, сузив глаза, очень внимательно следила за танцовщицей. Александр заметил, как напряглась девушка и очень тихо спросил:
– Амазонка, ты, как и я, разглядела шипы на этой розе?
– Да, Александр, – одними губами ответила Томирис, не отрывая глаз от танцовщицы.
– Что тебя насторожило?
– Она сильна, как воин. В ней гнев плещется, словно вино в переполненном кубке. Смерть кружит над ней черной птицей.
– Мне позвать охрану?
– Я справлюсь.