хватало в жизни. Разговор смолк. В визоре мелькали страницы банков, вереницы цифр и счетов, звенели сообщения подтверждений транзакций. Старый Извольский расплачивался по счетам.
Глава 42. Шанс
Реал. Москва.
Стальная дверь скрипнула.
— Задержанный Извольский по вашему приказанию…
— Благодарю, свободен. Следователь тактично направился к выходу, по пути обронив:
— Введите сына в курс дела.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, с трудом сдерживая слезы. Словно громадный щенок лабрадора, нагадивший у порога, он прятал глаза, но мечтал уткнуться глупой головой в мудрые и всепрощающие руки хозяина.
— Отец- вырвался наконец полувздох-полувстон из огромного неуклюжего тела:
— Я все разрушил, отец…
Тюрьма не согнула Лешу Извольского, она пробила его насквозь. Живущего в нищете и бесправии тюрьма не удивит и не поразит- в ней не будет ничего непривычного. Но для выросшего в роскоши и вседозволенности оказаться вдруг в бетонной клетке с уродливыми решетками- это было страшно. Но более всего разъедала кровьбеспомощность. Беспомощность и равнодушие. Жестокий великан — Закон, шагающий тяжеловесно и равнодушно и букашка-червяк Алексей Извольский, обреченный быть раздавленным уже чернеющим в высоте сапогом. Еще недавно он сам был великаном для многих тысяч безликих людей. Безжалостным и равнодушным. Но вдруг эти безликие тысячи обрели лицо- лицо мелкого заплаканного пацаненка Лешки Извольского. Он вспоминал себя- олигарха- и корчился каждым из сотен тысяч, подыхающих под его тяжкой подошвой. Алексей не мог заснуть по несколько суток- но потом в полубреду приходила она- мама. Укоряющее качала головой, но потом все же брала на колени непутевую голову и Лешка вновь оказывался в так любимых им «графских развалинах» — стареньком деревенском домике, доставшемся матери от рано ушедших родителей. Отец вначале все порывался «нанять бригаду» снести все под ноль и возвести многоэтажную «роскошь и красоту» но после тихого маминого «Владя, это же память…» как всегда покорился и даже с улыбкой брался за топор и пилу и подновлял старенький дом своими руками. Дети видят больше- и Лешка ясно видел как умиротворяла заведенного шумным городом отца эта аскетичная простота заросшего сада, кривых тропинок и покосившихся сараев. Заросли вишневника, широкая деревянная скамейка, принесенный отцом плед, которым его обернули полностью, чашка огненно-обжигающего сладкого чая в руках, багровый закат. И теплое мамино плечо. Словно выдох:
— Я тебя люблю, ма…
— Я тоже тебя очень люблю, хороший мой! — нежные, словно крылья бабочки, губы, пахнущие земляникой, касаются его лба. И он умиротворенно засыпает. Чтобы проснуться в тюрьме. В аду. Жизнь кончена. Да и была ли она- жизнь. Или ушла вместе с ней, с мамой…
— Отец… — а ведь он постарел. Не сдал, не расклеился- но постарел. Но глаза- как же изменились его глаза! Словно в жизни его вдруг вновь появилась цель.
— Алексей!
— Я…
— Помолчи! Мы уезжаем. Молчи и слушай! — старший Извольский вновь был в своей манере- коротко, сжато, отрывисто и по делу:
— Нам дали второй шанс.
— Кто? Почему? Как?!!
— Мама, Лешенька. Нас опять спасла твоя мама.
Глава 43. Пономарь
Реал. Москва.
В честь выпускного около 504 школы были подняты оба шлагбаума и привозящие выпускников и их родителей авто лихо подруливали почти к центральному входу. Несмотря на всего два выпускных класса было многолюдно — многие родители ашек были с охраной или секретарями, у входа клубился почти весь учительский состав- обычная выпускная суета. Галка Егоршина ждала Пономаря. Задрота- Пономаря. Ни лучшая подруга Катька, ни первая красавица класса- Ольга Ищенко волнений ее вообще не понимали, а ей было маятно. В тот злополучный день все было плохо-плохо и злополучный Пономарь со своим предложением просто попал под горячую руку. Катька и Ольга, конечно, привыкли к ухоженным мальчикам — Пономарь по их стандартам, как не крути, был бомжом. Но Галка, выросшая в обычном спальном районе и не в самой обеспеченной семье- она-то воспринимала его вполне нормально. И его неловкие и неуклюжие знаки внимания, хоть и вызывали улыбку, но, что скрывать, было приятно. Только вот полоскавшие ей мозг в две струи подружки… «Ты достойна лучшего, ты достойна большего, ты королева- он никто, он опустит тебя до своего уровня» — и она понемногу начинала в это верить. Потом этот скандал. Всю ночь она плохо спала. Пришла в школу с твердым намерением извиниться. Но Пономаря не было. В медцентре. Черт. Из-за нее в медцентре. Звонила- без толку. Писала- ответил, что может встретиться с ней только в вирте. В вирте он немного отличался от себя- привычного — был более уверенным и раскованным. И Галку понесло. Путаясь в извинениях и оправданиях, она неожиданно для себя вдруг выпалила, что если он не передумал и успеет выбраться из медцентра к выпускному, то она согласна составить ему пару. Он улыбнулся удивленно и задумчиво, а потом негромко сказал:
— Знаешь, оказывается, в этом мире все случается удивительно вовремя. Я нашел случайно неплохого косметолога- так что за прыщи можно не переживать. Ну и в общем- постараюсь тебя не сильно позорить. — Галка расхохоталась, а потом они гуляли по вирту, просто болтали обо всем- и ей было с ним легко и приятно. Они встречались еще несколько раз- и Галка все меньше сожалела о своем опрометчивом обещании, всматриваясь в спокойного, обстоятельного и заботливого парня.
К крыльцу неслышно подкатил багрово-черный Рубер — электрокар Russischer Bär, производства, конечно же, корпорации Welt der Spiel — эксклюзив только для сотрудников корпорации. Шелкнули замки и двери медленно и неслышно поплыли вверх.
— Смотри, смотри Кать! Сейчас Галкин нищеброд из Рубера как вылезет и начнет нашей Галке… — Ольга подавилась словами, когда из открывшейся двери с привычной небрежной ловкостью из машины выскользнул Он- знакомый и такой незнакомый. Необычная, но явно дорогая ассиметричная прическа, безупречно чистая кожа, отсутствие очков. Она смотрела на эти вызывающе идеальные черты лица- и не понимала, как всего лишь всклокоченные волосы, уродливые очки и прыщи могли делать Его уродливым. Невозможно! Долговязая фигура почти не прибавила роста- но все тело налилось округлыми мышцами, плечи раздались. Никаких огромных гор мускулов- жилистое, плотно сбитое тело профессионального атлета. Или бойца.
— Да ладно, пластика, только дешевая пластика- шептала она сама себе- и сама себе не верила. Не вязался Рубер с пластикой. То, как он словно скользнул к пассажирской двери, как подал руку — все говорило о том, что он привык к этому состоянию тела и не ощущает его непривычным и чужеродным, как неизбежно бывает после той самой дешевой пластики. Впрочем, в