— Ну, хорошо, — сказал Василий Коровину. — Я пригоню паровозы. А если в буграх не окажется воды? Как с тобой быть?
— Как угодно. Я знаю: вода есть. Бугры у меня на глазах выросли и все еще растут. Вот когда остановятся, тогда и там, кроме ледку, ничего не найдешь. А пока что… вовремя подоспели, товарищ комиссар.
Паровозы придвинули к буграм, продолбили ледяную корку, и действительно из бугров хлынула вода.
На четвертый день пурга стала тише. Василий надел полушубок, шапку-ушанку, высокие сапоги из оленьего меха. Мариша спросила, куда он так наряжается.
— Пойду посмотрю, как там живут. Пурга-то, может, продует еще с неделю. Сама знаешь здешние ветры. И Борденкова вышлю. Не то захватит весна где-нибудь на полдороге. Пойду, вышлю. Доедет, молодой.
Мариша хорошо знала игарские пурги. Однажды пурга дула семь суток. Выходя за дровами, за льдом, Мариша обвязывалась веревкой, другой конец веревки был прибит к дверному косяку.
— Подожди-ка… — Мариша достала рюкзак, положила в него каравай хлеба, три банки консервов, кусок вяленой рыбы. — Надень-ка, на!
— Я? Зачем? Город-то весь триста метров.
Мариша сказала, что триста метров в такую пургу могут стать очень далеким путем. Напомнила случай с плотником Жаворонковым. Была у Жаворонкова невеста Маша, жила в соседнем бараке, через пустырь метров в сорок. Вот так же задула пурга. Затосковал Жаворонков по Маше, пошел проведать. А через два дня, когда пурга затихла, нашли его замерзшим под другим берегом Енисея, о сугробе.
— Он, наверно, все про Машу думал, а надо было и о ветре помнить.
Василий толкнул дверь. Она приоткрылась и снова захлопнулась, ухнула, как пушка, с потолка сыпануло землей.
— Ветерок-то, ого!..
Он отошел к столу, некоторое время посидел там задумчиво и молча, как перед долгой разлукой, потом взял и надел рюкзак, поцеловал Маришу, дочурку, подумал: «Так оно, пожалуй, лучше будет. Не для того жил тридцать семь лег, был в тюрьме, в ссылке, воевал, наконец — не для того и сюда приехал, чтобы погибнуть, как влюбленный Жаворонков». Тряхнул сумку — было тяжеленько, — усмехнулся: с этим можно и в далекий путь.
Ветер с такой силой прижал дверь к косяку, что Василию пришлось отдирать ее, навалившись всем телом.
Шел, увязая в рыхлом снегу где по колено, где выше, и все помнил: «Ветер должен дуть немножко в левое плечо… А Жаворонков определенно сам виноват, слишком много думал про Машу».
Впереди в белом месиве снега что-то затемнело. «Ага, пожарный сарай, через дом — Борденков».
Борденков лежал на лавке и старался угадать по шуму за окном, затихает ли ветер или усиливается. На полу у порога лежал Большой Сень, курил корешковую трубку. Он вызвался проводить Борденкова до Туруханска. Там уже четвертый месяц учился на кооператора его сын Кояр.
Медленно попыхивая трубкой, Сень думал о встрече с Кояром, о том, что снова пойдет в домик для гостеванья. Поведет его угощать и рассказывать о революции, о Ленине уже не чужой человек, а родной сын.
— Вот и доверяйся: на улице солнце, а они дрыхнут, — говорил Василий, обивая с ушанки снег. — Я думал, они давно в дороге. На улице-то скоро весна грянет. Ну, деятель, есть у тебя памятная книжка? Доставай!
— И не одна. — Борденков достал две книжки.
— Запиши в обе, спрячь по разным карманам. Одну потеряешь — другая сохранится. — Василий снял рюкзак, спросил: — А чем кормитесь?
Они ели продукты, заготовленные на дорогу. Было у них два мешка консервов, рыбы, икры, сухарей.
— Тогда не буду угощать. — Он облокотился на стол. — Ну, деятель, записывай. Обязательно разыщи инженера Коровина. Зовут, кажется, Николаем Ивановичем, в крайнем случае — наоборот, это я точно помню. Погляди, поговори, других спроси и, если надежен, вези сюда.
Василий рассказал, как добывали они с Коровиным воду из мерзлотных бугров.
— Только этого самого… Сдуру привезешь какого-нибудь однофамильца, прощелыгу.
— Где искать его? — спросил Борденков. — От моря до моря?
— Надо будет — обыщешь и от моря до моря. Спрашивай в путейском комиссариате. Коровин по железным дорогам работал. Стар, от семьи уезжать не захочет, денег много запросит… не жалей денег, забирай семью! Да страхи там разные не разводи.
— Знаю.
— А я другое знаю: захочет иной героем показаться, и ну, пошел… Зима в Игарке девять месяцев, морозы пятьдесят градусов, рядом Ледовитое море, — до белых медведей договорится. У меня чтоб не было медведей!
Велел записать про агронома.
— Тут я никого не знаю, тут полагаюсь на тебя.
Спросил Сеня, готовы ли у него олени и нарта. Сень сказал, что нарта стоит возле дома, прикрытая брезентом, а оленей, пожалуй, полон город. Олени тоже не дураки: раньше — как задует пурга, лезут в кустарник, прячутся под обрывистыми берегами, а теперь — идут прямо в город, спасаются от ветра за домами, за бараками.
— Так и живут всю пургу голодные? — удивился Василий.
— Зачем голодные? Сходят в лес, покушают и — обратно в город.
— А ты не выдумываешь?
Сень распахнул дверь, крикнул что-то, похожее на «чок-чок», и на косматой волне снега и холодного ветра, хлынувшей в комнату, всплыла рогатая оленья голова. Олень шумно потянул воздух, шлепнул черными губами. Сень поднес ему на ладони щепоть соли.
— Кушай и молчи. Расскажешь — все здесь будут. Такие умные стали, как люди, — и другой щепоткой соли выманил оленя на волю.
От Борденкова Василий пошел дальше по городу. Ветер дул порывами, иногда налетал такой плотный, как вода, тогда Василий приостанавливался и склонялся на этот ветер грудью, как на морскую волну.
Он зашел в больницу, спросил, как поправляются больные. Потом в барак к семейным рабочим. Здесь оставил консервы и вяленую рыбу, для ребятишек.
Уходя, сказал им:
— Ну, ничего, недолго тосковать осталось. Скоро в снежки будем играть.
Борденков и Сень выехали вечером. В воздухе кружились последние запоздалые снежинки. На чистом небе лежало большое желтоватое кольцо, в кольце — холодная зеленоватая луна, вокруг нее сгрудились звезды.
— Э-ге… Луна поставила чум, будет большой мороз, — сказал Сень и повернул оленью упряжку за реку, к Старой Игарке.
Колхозники сидели у Вакуйты. Пурга на четыре дня приостановила в колхозе всякую работу, и колхозники договаривались, кому что делать: кому вязать невода и сети для весеннего лова, кому обрабатывать добытую за зиму пушнину.
Для Сеня освободили место за столом, рядом с Вакуйтой. Но Сень отказался садиться. Он спросил, для чего собрались колхозники, и потом сказал, что раньше всего надо подумать об оленях.
— Луна поставила чум. Скоро придет мороз. Снег покроется ледяной коркой. Оленям трудно будет добывать корм. Оленей надо перегнать в лес; в лесу снег всегда немножко рыхлый.
Сень приоткрыл дверь, захватил горсть снегу, мягкого и липкого, как тесто, скатал из него шарик и подал Вакуйте. Шарик побывал у всех, у каждого оставил по капельке своей жизни и вернулся к Сеню маленьким орешком. Сень положил орешек на ладонь и сказал:
— Оленей надо в лес, на рыхлый снег. Погубим оленей — и колхоз наш погибнет. — Он повернул к собравшимся мокрую ладонь, где снеговой шарик окончательно растаял. — Вот будет наша жизнь.
Сень попрощался с колхозниками, они пожелали ему счастливого пути, потом поплотней запахнул доху, вышел к нарте, ожидавшей ого у крыльца, и пустил оленей галопом, чтобы наверстать упущенное время.
XIII
Из Туруханска Борденков ехал на перекладных, где на оленях, где на собаках, от Подкаменной Тунгуски — на лошадях. На двадцать восьмой день уже по надледной воде, закрывающей лошадям щетки, приехал в Красноярск.
Здесь, в земельном управлении, ему назвали с десяток хороших агрономов. Сами агрономы были на участках. Борденков знакомился с ними по анкетам и отчетам и выбрал для Игарки Христину Гончаренко. В далеком таежном районе, у северной границы земледелия, где испокон века знали только ячмень да картофель, Христина вырастила капусту, свеклу, морковь и брюкву. За три года работы она получила две премии. Газета напечатала о ней большую хвалебную статью.
Христине в тайгу послали вызов: приезжала бы немедленно в Красноярск, переводится на новое место.
Борденков уехал в Москву. Против ожидания, он быстро напал на след Коровина. Кое-что рассказали ему в путейском комиссариате, кое-что — в тресте по проектировке новых городов; и, наконец, в комиссариате коммунального хозяйства — остальное, что было нужно: Коровин жив, работает по жилищному строительству, имеет печатные труды о градостроительстве и благоустройстве. Но уже стар, особенно заметно постарел в последнюю зиму. Весной, вместо того чтобы ехать в командировку на строительство, взял отпуск, живет на даче, в подмосковном колхозе «Факел революции».