звук разгорающегося пламени. Волна тепла прошлась по щекам.
— Так лучше? — спрашивает Борис.
— Как так?
— Я вожу факелом возле твоего лица.
Мужик, ресницы с чёлкой мне не спали!
— Ближе, — прошу я.
На горизонте замаячил оранжевый шарик надувающийся и сдувающийся короткими вспышками. Жар такой, что ещё поднеси его ближе к лицу — и мои губы сварятся. Я моргаю. Ничего…
— Инга, — голос Бориса дрожит как огонёк на ветоши факела. — Что со зверьём? Они нас не тронут.
— Думаю, что нет…
— Думаешь⁈
— Уверена!
— Опустите оружие, — командует Борис.
— Борис, — голос того мужчины, что носит серьгу в ухе. — Мы в самом логово волков! Они разорвут нас!
— Но ведь не рвут!
Я хочу видеть всю картинку. Хочу видеть морды волков, лица воинов. Голубые глаза Альфы.
Вскидываю голову, распахиваю глаза. Я смотрю во все стороны. Пробегаюсь по густой тьме, в попытках увидеть хоть что-то. Тепло факела недалеко. Вот оно. Мне самому будет проще…
— Инга, что ты делаешь?
— Дай мне факел!
Борис ослабевает хватку. Я забираю факел. Кругляши яростней заплясали перед глазами. Белого уже не осталось. Тьма поглотила всё, но оказалась слишком жадной. Взрыв. Вспышка жёлтого цвета. Я моргаю еще раз, подношу пламя к самому носу. Наверное, спалил брови и чёлку, но разве это сейчас так важно? Важно другое! Я снова вижу. Я вижу пламя. Оранжевый круг света медленно вырисовывает уставшие мужские лица. Все смотрят на меня. Поворачиваю голову. Вырисовывается лицо Бориса. Он смотрит на меня.
— Я вас вижу, — говорю я. — Всё хорошо.
Борис нервно сжимает рукоять меча, лезвие которого упирается в пол. В тяжёлом дыхании слышится хрипотца, брызжущая слюной на щетинистый подбородок. Я веду факел дальше, туда, вглубь пещеры. Два мёртвых волка. Дальше — наш воин. Он сидит на коленях, припав плечом к стене. Из разорванной шее еще бьёт струйка крови в огромную лужу, утекающую в темноту. Кто-то из мужчин громко завыл, дёрнулся в сторону погибшего, но Борис его остановил, схватив за плечо.
— Это наша плата за мир, — говорит Борис.
— Это бойня, а не мир! — вторит ему воин.
— Успокойся! Или мы сейчас здесь все ляжем! Ты понимаешь?
— Я не могу этого понять! Они убивали нас…
— А мы убивали их!
— Борис!
— Ты помнишь нашу цель⁈ — Борис начинает его дёргать за плечо, расшатывает. — Вспомни, ради чего мы всё это затеяли. И мы все прекрасно понимали, на что мы идём! Мир!
Я вспомнил одну фразу.
— Враг нашего врага — наш друг, — говорю я.
— Верно! — подхватил Борис. — Зверьё нам поможет очистить лес! Благодаря им…
— Борис, — говорю я, — нет…
— Что нет?
— Мы вместе…
— Что вместе?
Да бля, заебал уже… выслушай меня!
— Вместе с волками мы очистим лес! Вместе!
— Вместе?
— Они — это не ручные собачонки.
Я веду факел дальше. Веду туда, куда уходит ручеёк крови. Там стоит серый волк. Живой, невредимый. Скалит пасть, но не рычит. Он готов прыгнуть на нас, в любое мгновение кинуться в бой, но продолжает стоять, глядя на меня исподлобья. Ждёт чего-то. Ожидает команды. Приказа. Ожидает, как и остальные, плотно окружившие своего хозяина — Альфа самца, чьи голубые глаза впиваются в меня, когда круг света выхватывает его голову. Свет факела струится по его голове. Опадает на плечи, на спину…
Волк совсем не такой как в мире сознания. Он не белый. Он не пушистый.
Волк может быть и белый, но сейчас он грязный, покрытый проплешинами по всему телу, которые от середины и до самого хвоста такие же, как и у «Труперсов». Всё его тело от середины спины и до кончика хвоста — засохший слой гноя. Такой же, как и на теле Пича — сухая бугристая корка с присыпкой из белых крохотных струпьев, утрамбованных в мелкие трещины.
— Инга, — Борис вдруг принял боевую стойку, — что происходит? Ты ими управляешь?
Я не чувствую сознания стаи. Я чувствую сознание Пича. И чувствую сознание Альфы, разрешившего мне быть гостем в его разуме.
— Инга…
— Борис, всё хорошо. Они голодные.
— И что нам делать?
— Накормить всех.
Глава 17
Славный был день.
Славный был бой.
Так говорил Борис, когда мы подходили к телам своих поверженных воинов. От отряда осталось человек шесть и я. Но потом, как оказалось, и еще один.
Выйдя из пещеры, мы направились в сторону фермы, но от поиска наших убитых друзей никто не отказывался. Мужчины горевали. С опаской смотрели на волчью стаю, присоединившейся к нашему отряду, и горевали. Присаживались у найденных тел, гладили волосы, закрывали глаза, если на голове оставалось хоть что-то от лица. Потом тела сжигали. На месте, со всеми вещами. Борис тогда смахнул со своего измученного лицо литр пота, зачесал волосы назад и сказал:
— Никто не сгниёт в сыром лесу. Грязные грызуны не полакомятся остывшей плотью, а паразиты не заведутся внутри разбухших тел. Ни единого клочка кожи не достанется ни мухам, ни червям. Всё сожрёт огонь. Это его пища.
Мечи — единственное, что мы забирали себе. Такие правила. Таков закон.
Долго не могли вспомнить, где оставили Дэра — весёлого старичка с губной гармошкой. Думали, что найдём истерзанное тело, а нет. Тело то мы нашли. Но далеко не истерзанное. Шли по кровавому следу, тянущегося к соседним деревьям, и вот, когда мы подошли к валяющемуся на боку мужчине, тронули его за плечо… Случилось чудо! Угрюмые лица вояк засияли улыбками. Дэр продолжал сжимать в руке меч и продолжал тихо-тихо, насколько позволяли остатки сил наигрывать некрасивую мелодию, с трудом выдувая её из лёгких прямиком в ручную гармошку. Дэр. Живой. Мятый, грязный, но живой.
Но даже такая хорошая новость ни как не могу сделать день светлым и радужным. Дорога домой стала дорогой боли. И боль испытывали не только люди. Борис поглядывал на вожака стаи каждый раз, когда мы подходили к телу поверженного зверя. Это была вынужденная жертва. Смерть ради общего мира. Плата, которую занесли все. Никто не скрывал испытываемое сострадание в тот момент, когда волки окружали тело своего поверженного брата, а затем принимались громко выть, задёрнув носы к небу.
Борис тогда у меня спросил:
— Мы можем