Теперь мы можем поставить вопрос: а что, демонизм действительно является обязательным атрибутом творчества, особенно художественного творчества? Безусловно нет. Хотя многие художники так и думали. Достаточно назвать имена Гоголя, Толстого, Цветаевой, Ходасевича. Цветаева, например, была убеждена в демонической природе искусства и говорила, что поэт одержим — но не искусством, а демоном, и у нее этот демон — не даймон сократовский, а стихия. Разумеется, я не могу отрицать, что поэтическое наитие может быть и демоническим, но оно может быть и божественным, и тогда стихи становятся благодатными.
По мнению отца Александра, элементы демонизма безусловно есть в творчестве, в культуре. Но он настаивал, что «дело тут вовсе не в творчестве, вовсе не в искусстве, да и не в природе, а в нас. Это мы искажаем природу, это мы употребляем живопись и поэзию для того, чтобы создать «цветы зла». Если брать шире, дело и не в науке. Не наука создает те ужасы, которые сегодня разрушают природу и угрожают Земле. Это человек! Это его зло, его грех. Если бы человек был иным, он мог бы употреблять те же вещи во благо».
Да, у человека искусства много соблазнов, — вероятно, больше, чем у обычного человека, но он в силах бороться со злом и противостоять темным наитиям, если он опирается на камень веры.
Отец Александр проповедовал принцип единства веры и культуры. Он не раз говорил об их органической взаимосвязи, восходящей к глубокой древности. Противопоставлять их, отрывать одно от другого абсолютно неверно. Вот его слова: «Корнем всякой культуры, в том числе искусства, литературы, является духовность человека, миросозерцание человека, а сама культура — это уже листва и плоды». Таким образом, это шумящее древо есть нечто целостное: «…это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, плоды, которые всё увенчивают», — культура.
Христианство приходит из другого измерения бытия, а культуру создают люди. Под культурой мы обычно понимаем совокупность материальных и духовных ценностей, накопленных человечеством на протяжении истории. Да, можно сказать, что культура — это сад, насаженный людьми взамен утраченного Эдема, хотя люди создают этот сад зачастую без Бога.
Но культура — категория динамическая, а не статическая. Ей свойственны новизна и энергия. Культура — это скорее особый способ выражения внутренней ориентации человека. Это средство для выражения отношения человека к себе, к другим, к миру, к Творцу. Культура — это своего рода язык.
Именно так понимал культуру отец Александр, называя ее «языком духа». Он говорил: «Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, создаваемых бесчисленными известными и неведомыми поэтами от древности христианства до наших дней. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества».
Деление на «светское» и «религиозное» в искусстве было для отца Александра очень спорным и очень сомнительным. Всё, по его мнению, определяет здесь не сюжет, а градус духовности: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».
Не в этой аудитории говорить, какой невероятный урон понесла культура в нашей стране в XX веке. Целые поколения были отрезаны от традиции — этической, религиозной, культурной. Тем не менее духовность, по убеждению отца Александра, «никогда не умирала. Ее творческий поток был лишь загнан глубоко «под землю» в годы безвременья и беззакония. Но он не иссяк». Древо культуры было срублено, однако корни остались. Стало быть, надежда на возрождение культуры сохраняется. Но это возрождение возможно лишь на духовной, религиозной основе. И никто не сделал для этого больше, чем Александр Мень.
У нас очень сильна антикультурная тенденция. И она весьма характерна для клерикальных кругов, для церковных и околоцерковных идеологов, стоящих на позициях агрессивного национализма. Они тоже говорят о духовном возрождении. Но каком?
Духовное возрождение, понятое лишь как национальное (точнее, как националистическое), ущербно. Оно основано на ксенофобии и культурном изоляционизме. Оно противоречит духу христианского универсализма. Оно построено на конфронтации национального и общечеловеческого, хотя то и другое абсолютно совместимо. По сути дела воспроизводится племенное, этническое сознание, которое выдают за непременный атрибут Святой Руси. Это отбрасывает нас в далекое, причем языческое, прошлое.
На самом деле духовное возрождение — это духовное восхождение, вверх, по лествице духа, от земли к Небу, всё более соединяя земное и небесное. Духовное возрождение — это свободное творчество, со–творчество. Это не слепое подражание традиции, а ее творческое продолжение и преображение. К тому же не каждая традиция достойна продолжения: одна из главных наших традиций — традиция неуважения к человеку.
Творчество — это диалог с Вечностью. Так смотрел на него отец Александр. Человеческое богоподобие он видел и в этическом и в творческом порыве. Обращаясь к художникам в феврале 1989 г., он сказал: «Творец должен творить! Есть библейские слова: «Пою Богу моему дондеже есмь», то есть: «Воспеваю своего Бога, пока живу». Это и должно быть девизом любого художника, поэта, любого творца. Пока мы дышим, мы должны творить! И ваше творчество может быть самым многообразным, главное здесь — созидание своего духа. Это вечное творчество. То, что написано на холсте, на фанере, на доске, — только знак того, что произошло у вас в сердце».
Человек не зря стремится в Небо, к абсолютной истине. Земной творец приникает к источнику жизни — Творцу Небесному. «Настоящую реальность видит только духовное око». Художник не подражает миру, а создает свой мир. И он создает прекрасное, доброе, то, что движет вперед.
Цель творчества, сказал отец Александр, — «духовное соединение людей». Он верил, что это возможно. Он жил ради этого. К каждому из нас обращен его призыв: «Пока мы дышим, мы должны творить!» И еще он сказал: «Жизнь духа — целостна. В ней нет отдельных изолированных участков. Ось ее — служение. Высшему и людям. Это и в добре, и в творчестве. Поэтому творчество священно».
10 сентября 1998 г.[50]
Река времен унесла за последнее десятилетие замечательных людей — Андрея Сахарова, Мераба Мамардашвили, Булата Окуджаву, Альфреда Шнитке и — отца Александра Меня. Но великий физик и правозащитник, выдающийся философ, поэт и гениальный композитор умерли своей смертью, а отец Александр был убит. Убит за Христа, как мученик. Вообще его правильно было бы назвать священномучеником, потому что мученик, имеющий священный сан и убитый за веру, так и называется — священномученик.
Вчера по НТВ дважды показывали сюжет об отце Александре, к годовщине. И там говорилось, что открылись новые обстоятельства и что у прокуратуры (у Генеральной прокуратуры) есть новая версия, и она основана на том, что если вы перевернете дату убийства отца Александра — вы знаете, там три девятки, три нуля, — вот если вы перевернете, вы увидите три шестерки, новозаветное «число зверя», в котором закодировано имя антихриста.
Когда я был в Генеральной прокуратуре, я убедился, что они и впрямь разрабатывают эту версию. Кроме того, в репортаже было сказано, что, к сожалению, свидетели по делу в большинстве своем умерли и поэтому расследовать его трудно. Это, конечно, ерунда: свидетели в большинстве своем как раз живы. Что же касается версии новой, которую они нам предлагают, она говорит о том, что Генеральная прокуратура от версии уголовно–бытовой действительно перешла к версии религиозно–мистической, и эта версия ведет к тому, что вот, оказывается, три шестерки подвигли неких людей на ритуальное убийство. А вы знаете, чем пахнет обвинение в ритуальном убийстве у нас в России, кому на Руси обычно приписывают ритуальные убийства. Версия совершенно абсурдная, но Генеральная прокуратура всерьез за нее взялась. А вообще‑то они опять наводят тень на плетень, но другим образом — не так, как раньше.
Моя версия — совершенно иная. Я ее назвал религиозно–политической. Вкратце я ее изложил в статье, которую назвал «Казнь Александра Меня» (она была опубликована в «Литературной газете»). Там просто намечены контуры этой версии, а потом я получил некий материал, который позволяет раскрыть ее в большей полноте. Но у меня сейчас нет ни времени, ни возможности развернуть ее перед вами, а говорить о ней кратко не имеет смысла. Поэтому я изложил ее в новой статье, которая еще не опубликована[51].