Отсюда наш путь лежал прямо к площади Святого Петра, где папские стражники сдерживали ликующую толпу. Перед лестницей, ведущей к воротам базилики, мы спешились. Я стояла за спиной Катерины, когда навстречу ей, Джироламо и миланскому оратору вышел кардинал средних лет — судя по росту и длинным конечностям, один из многочисленных кузенов жениха. Это оказался Джулиано делла Ровере, который в остальном нисколько не походил на Джироламо. У него были правильные черты лица, гладкие щеки, прямой нос и аккуратный подбородок с миловидной ямочкой. Одним словом, он выглядел симпатично, а его жесты и движения отличались изящностью и точностью. Прочие участники брачной церемонии последовали за нами в арку ворот и дальше, через атриум,[5] известный под названием Райский Сад, в церковь.
С тех пор прошло тридцать лет, и сейчас, когда я пишу эти строки, старой базилики уже нет. Вместо нее появилось новое строение, сияющее и величественное, и я благодарна судьбе за то, что мне выпал шанс побывать в старой церкви. Тот собор Святого Петра, обшарпанный и запятнанный, залатанный и крошащийся, слепил не глаза, а душу. Самым главным в нем была не архитектура. Святилище имело форму простого латинского креста, широкий центральный неф поддерживали по обеим сторонам ряды колонн. Его венчала протекающая остроконечная крыша. Внутреннее убранство тоже не производило особенного впечатления. Громадные двери из темного дерева были простыми и потертыми, мраморные полы — истоптанными и лишенными узоров. Маленькие окна располагались высоко, и в них с трудом проникали лучи света. На возвышении из темно-серого мрамора, под простым деревянным распятием и фризом, который поддерживали четыре колонны, закрученные по спирали, находился алтарь, покрытый золотой парчой. Над фризом, в небольшой нише в стене, помещалось самое главное художественное украшение базилики: фреска, изображающая Христа, святого Петра и Константина, строителя храма.
Истинное благоговение вселяло не убранство собора, а его возраст и ошеломляющее пространство. Лишь в одном центральном нефе могло уместиться несколько сотен человек, а его высота достигала трех полных этажей. Окна располагались так высоко, что внутри царил полумрак, и все внимание сразу переключалось с земного на духовное. Стоило мне войти внутрь, как я ощутила трепет от осознания, что под моими ногами покоятся кости первых мучеников и всех понтификов, включая самого Петра. Сюда приходили Нерон, Константин и все знатные жители Рима, как стародавнего, так и настоящего. Воздух был теплым и душным, насыщенным ароматами кадильниц и испарениями человеческого тела. Я с жадностью вдыхала его, ощущая себя приобщившейся к святости.
Мы прошли по правому проходу, мимо мраморных колонн и притихшей паствы, состоявшей из богачей и бедняков. На возвышении для алтаря сидел на гигантском троне Папа Сикст IV, окруженный алой стаей, состоявшей из двух дюжин кардиналов.
Бона привила мне трепетное отношение к его святейшеству, поэтому, несмотря на гнев на Господа за смерть Маттео, я все равно была потрясена до глубины души мыслью о том, что сейчас стою на месте, освященном останками апостола Петра, и смотрю на его преемника.
Бывший Франческо делла Ровере был невероятно тучен, настоящая гора трясущейся плоти, обтянутой белым и облаченной в золотую парчу с малиновой бархатной отделкой. Поверх всего этого он набросил белый атласный плащ, вышитый алой и золотой нитями. На голове была митра из белого шелка, украшенная золотой тесьмой, рубинами, аметистами, топазами и изумрудами. На вздымающейся с сипением груди покоился большой золотой крест, инкрустированный бриллиантами.
У Папы была квадратная массивная голова, а тело и того больше. Даже сидя он казался таким же высоким и длинноруким, как и великан Джироламо, его так называемый племянник, хотя огромный костяк и тонул в складках сала. Папа был чисто выбрит и почти лыс, с пухлыми щеками и многочисленными подбородками. По его лицу струился пот, несмотря на усилия двух приближенных, которые стояли по бокам от трона и обмахивали понтифика двумя церемониальными веерами. Нос у Папы был прямой и длинный, с загнутым кончиком и широкими раздутыми ноздрями; казалось, что он прочно зажат круглыми пухлыми щеками. Длинный подбородок и нижняя челюсть скрывались в складках жира, а рот как будто и вовсе отсутствовал. Белки глаз были желтыми, веки тяжелыми, брови, выгнутые крутой дугой, — тонкими. Изнуренный разум, светящийся в этих глазах, вселял тревогу.
Делла Ровере был выдающимся человеком. Он родился в бедной крестьянской семье, в лигурийской деревне Савоне. Но юный Франческо рано понял, что церковь дает ему единственный шанс спастись от нищенской жизни рыбака, и стал францисканцем. Он быстро достиг высокого положения и в итоге сделался главой ордена. Этот служитель Божий выказал удивление, узнав, что Папа Павел II пожаловал ему кардинальскую шапочку, и пришел в гнев, когда после смерти этого понтифика и быстрого избрания на папский престол его самого поползли слухи о подкупе, якобы имевшем место.
Мы замерли перед алтарем, рядом с которым стояли две жаровни и висела кадильница. Я осталась рядом с оратором из Милана, послами и прочими приглашенными, а кардинал делла Ровере, Джироламо и Катерина поднялись по серым мраморным ступеням к алтарю, опустились на колени и перекрестились, глядя вправо, туда, где сидели Папа и кардиналы. Затем делла Ровере поддержал Катерину под локоть, помогая подняться, и подвел ее к папскому трону. Она опустилась на колени с лебединой грацией, расправив плечи, высоко подняв голову, отчего изящный изгиб шеи стал особенно заметен, и поцеловала сначала туфлю Папы, а затем его кольцо.
Лицо Сикста уже не было скучающим и надутым, он лучезарно улыбнулся, наконец-то продемонстрировав губы, такие же маленькие и округлые, как у сына, и серые беззубые десны. Понтифик с жаром пожал Катерине руку и похлопал по стульям, стоявшим по бокам от трона. Джироламо сел справа от Папы, Катерина — слева, и следующие три часа всем нам пришлось страдать, внимая бесконечной службе, во время которой Сикст регулярно одаривал Катерину улыбкой. Испанский посол, вынужденный стоять всю церемонию, лишился чувств, и его пришлось вынести из церкви.
Когда месса закончилась, никто не двинулся с места, желая увидеть, что произойдет дальше. Кардинал делла Ровере поднялся и велел Катерине снова опуститься на колени перед его святейшеством. Она во второй раз поцеловала красную бархатную туфлю и осталась стоять на коленях, а оратор из Милана вышел вперед, нервно откашлялся, вынул из кармана лист бумаги и принялся перечислять на латыни все удивительные достоинства невесты. Этот панегирик, казалось, длившийся бесконечно, уже вызывал тошноту, но тут Сикст благодушно улыбнулся, взмахнул рукой, прервал оратора и похвалил его за блистательно исполненную работу. Затем он жестом велел Джироламо встать и занять место рядом с невестой.