ударил подошедший к назначенному сроку Второй Новгородский полк под предводительством Гостомысла. Ростовское войско было разорвано пополам. Правое, южное крыло смогло отойти, на левое же обрушилась вся мощь союзников. Подошедшие с севера ополченцы Ратибора замкнули кольцо.
Через несколько дней все было кончено. Трети ростовского войска более не существовало. Победители взяли большой полон, захватили обозы и, главное, «малый стяг», что несколько утешило новгородцев за потерю кораблей. Немалое значение имело и добытое оружие и доспехи. И кони! Но праздновать победу было рано. Следовало немедленно развивать успех.
* * *
Инициатива в ведении войны перешла теперь к белозерцам. И тут Глеб Ростовский совершил величайшую глупость. Бросив Белокрепость, он рванул навстречу Ростиславу. «Город Свободы» остался непокоренным.
Больше не существовало ни стратегии, ни хитроумного маневра. Две армии встали друг напротив друга. Здесь, у веси Медвежье, должен был быть разрублен тугой узел войны. По две стороны поля ждали завтрашнего дня тысячи человек, тысячи молодых, сильных, храбрых мужчин, собравшихся здесь с единственной целью — уничтожить друг друга.
Вечернее солнце садилось, красное и словно бы запорошенное пылью. Ростислав вышел из шатра, где ужинал с двумя дорогими ему женщинами. Теперь ему предстояло увидеть Дану только после победы. Нельзя позволить себе расслабиться. Но в эти короткие мгновения воспоминания еще жили в нем, воспоминания о выбившихся светлых прядках и тонкой руке с голубоватыми жилками, о слышном под ладонью непостижимом биении новой жизни. Красное запыленное солнце спешило уйти, не отвечая на зов. Что-то оно осветит завтра?
— Битва у Медвежьего… — задумчиво проговорил Ростислав, прислушиваясь к звуку этого названия. — Это должно принести удачу — «Медвежье».
* * *
Уже стемнело, и ростовские воины, как и белозерцы, и новгородцы, разбрелись уже по своим шатрам, стремясь как следует выспаться перед завтрашним делом. Только редкие огоньки догорающих костров дрожали в ночи, да вдалеке, на другой стороне поля, виднелись такие же. Резкий окрик дозорного неожиданно громко прозвучал в тишине.
— Свой идет, — немедленно откликнулся странный говорок, дополненный недовольным поскуливанием. Из темноты выступила низенькая коренастая фигура, в которой легко можно было узнать ирландского священника.
— Чего надо-то?
— Надо воевода. Прямо живо.
— Да разве ж воеводе сейчас до тебя!
Божий человек упрямо замотал головой. Патрикеевна возмущенно тявкнула.
— Вы здесь сидеть, дрыхнуть, аки два сурок, ничего не знать! И вы есть все погибнуть, аки град Иерихон. Даже еще хуже. Я надо идти воевода, говорить важный слово. Тайный слово!
Эта путанная речь не на шутку встревожила ростовчанина.
— Слышь, божий человек, может лучше прямо к князю?
— Нет идти князю! Князь есть тиран… как это… самодур и бранить ужасный слова. Идти воевода Ярополк, понеже оный есть разумен мужик.
Убежденный дозорный позвал наконец одного из своих товарищей и велел проводить гостя к воеводе. Ручная лисица засеменила за хозяином, задрав хвост с видом «Я сама по себе, мне просто в ту же сторону».
* * *
Ярополк, красный и раздраженный, в криво застегнутом зипуне, принял брата Патрикея в своем разгороженным надвое занавеской шатре, с видимым неудовольствием осведомившись, в чем дело. Ирландец вновь сообщил о своем категорическом нежелании иметь дело с князем Глебом, в доказательство приведя пару выражений, оскорбивших слух духовной особы.
— Дальше! — нетерпеливо потребовал воевода. Патрикей начал рассказывать. Суть «важного и тайного слова» заключалась в том, что князь Ростислав, ожидая, что противник пойдет чело в чело[124] (как Глеб и собирался поступить), подготовил ловушку; когда ростовчане продвинутся до нужного места и увязнут в сече, должен был ударить засадный полк и завершить разгром. Сведения были важными, более чем важными.
— Так! — отрывисто бросал воевода, чертя прямо на утоптанном земляном полу. — Это здесь. Потом сюда. Значит, отсюда.
Ирландец на каждое слово утвердительно кивал, склоняя гладкую розовую макушку. Между тем Патрикеевна, предоставленная сама себе, обследовала помещение и, забавляясь, притащила хозяину крошечный носочек-копытце, явно на женскую ножку, наглядно подтверждая, что воеводу оторвали от весьма важного дела.
— Брось, бяка! — решительно заявил священник.
Воевода поднял на маленького ирландца тяжелый взгляд.
— Скажи, божий человек. Зачем ты сообщил мне все это?
— Тайна сия велика есть! Путь Господь неисповедим есть! Короче, так надо.
* * *
Ночь ростовская такова же, что и ночь белозерская. Так же бродили часовые, так же отдыхали перед сечей воины, также полководцы в очередной, последний раз, обсуждали план завтрашнего сражения. В шатре Ростислава собрались сам Белозерец, Остромир Новгородский, Гостомысл, Ратибор, Вадим и неразлучные варяги Эрик с Хауком.
— Тогда ударишь, — заключил свою речь Ростислав. — Понял, Вадим? Не раньше, но и не запоздай.
Вадим кивнул, слегка придавленный возложенной на него ответственностью. В Засадном полке, вести который ему предстояло, он по годам был моложе всех. Но Ростислав, неожиданно для самого себя, по какому-то наитию, поставил во главе полка своего побратима. Предчувствию не следует противиться, через предчувствие с людьми говорят боги.
И все же, несколько секунд помедлив, Ростислав обратился к Остромиру, продолжая давний уже разговор.
— Ты все-таки настаиваешь, чтобы это были мои?
Остромир кивнул.
— Мои не вытерпят.
Наступила тишина. Все было решено, следовало идти, следовало поспать, но никто не решался сказать, прервать эту затянувшуюся минуту, последнюю минуту, после которой уже ничего будет не изменить.
— Княже, слышишь, лисица лает, — проговорил чуть слышно Вадим.
Ростислав прошептал:
— На кого? — напряженно вслушиваясь в далекий голос.
— На ростовцев. Они ее ничем не угостили, жадобы! — заявил Некрас, откидывая полог шатра. Все повернулись к нему, с невольным вздохом облегчения.
— Как? — спросил Ростислав.
— Прекрасно! Заглотили червячка вместе с крючком, и вместе с леской, и вместе с грузилом. Пойдут на левое крыло. Зверя, или сюда, умница моя. Дайте звере мяса!
— Не забудь вернуть «зверю» божьему человеку, — заметил Вадим. — Пока он спит и ничего не подозревает.
Эрик протиснулся к Некрасу:
— Поистине, это огромный подвиг!
Сапфировые глаза варяга сияли от восторга. Вот дитя малое, хмыкнул про себя двадцатидвухлетний Некрас. А вслух сказал:
— Ба, делов-то! Ярополк эйреянина в лицо не знает, а про лису наслышан, как все.
— Други, — сказал Ростислав, не выделяя никого, — уже поздно, и всем нам нужно отдохнуть.
Возразить было нечего; все начали расходиться. Уже на выходе Некрас словил Хаука.
— Дело есть! Тайное и сугубо мужское.
Эрик окрикнул побратима на своем языке, спрашивая, не остаться ли ему тоже. Тот коротко ответил, что нет. Эрик, пожав плечами, пошел прочь.
— Иди, иди баиньки, —