Разве что оплакивать мертвых. Зачем, и вроде бы не к месту, но словно сама Карна[132] вела ее. Она запела, горестный старинный плач по павшим воинам. Медленно идя между лежащими, Дана пела о тех, кому не суждено было увидеть нового рассвета. И словно потоком, чистым этим голосом смывало боль, смывало неизбывную тоску, оставляя светлую печаль. И каждый, кто мог, оборачивался к ней; и тот, кто не мог шевельнуться, следил за певицей глазами, полными слез; и там, где проходила она, стихали стоны. Дана пела…
— Что ж так грустно поешь, сестрица, — прошептал один из мужчин, силясь улыбнуться разбитыми в кровь губами. — Мы же победили.
И Дана тряхнула головой, пуская в пляс звонкие серебряные колечки.
Ой вы, туры-туры, туры златороги,
Вы куда бежите да по чисту полю?
И бежим мы, туры, к озеру Белому,
К озеру Белому, к озеру святому.
Ой вы, туры-туры, туры златороги,
А кого видали вы во чистом поле?
Мы видали волка, да с седою гривой,
С гривою седою, с острыми зубами.
Кто-то подхватил разудалый напев:
А что нам, турам, волки!
Ногами затоптали,
Рогами забодали,
За хвост ухватили,
В болоте утопили!
Пел уже каждый, кто мог произнести хоть слово:
Слава вам, туры, слава!
На следующий день хоронили павших. Согласно словенскому обычаю, был сложен гигантский костер, чтобы воины, вместе испившие смертную чашу, вместе приняли огненное погребение. Когда костер прогорел, оставшиеся в живых стали подходить, и каждый, попрощавшись с теми, кто был ему дорог, сыпал принесенную в шеломе или шапке землю. И женщины положили по смерзшемуся комку. Вскоре над братской могилой вырос курган — память потомкам о жестокой сече.
Затем была шумная тризна, с хмельным медом и пивом, с жареным мясом, с боевыми плясками, с былинами и веселыми песнями. Оплакивали павших вчера; теперь надо петь и плясать, чтобы душам воинов легка была дорога в светлый Ирий, чтобы не тяготила их скорбь близких. И еще потому, что Смерть боится смеха…
От одного наспех сооруженного стола к другому ползла исполинская золоченая братина — один из недавних трофеев.
— Слава князю Гостомыслу!
Гостомысла новгородское войско выкликнуло князем еще вчера, и малолетним сыновьям покойного Остромира, видимо, предстояло с этим смириться.
— Слава князю Ростиславу! — не отстали белозерцы.
— Слава князю Ростиславу и княгине Богдане! — заорал во всю глотку Некрас, и все, что белозерцы, что новгородцы, дружно подхватили:
— Слава княгине!
— Что еще за княгиня, чего городишь? — шепотом возмутился Ростислав, толкая локтем стремянного. Тот зашептал в ответ:
— Целуй невесту и молчи! Народ тебя не поймет.
Древние князья чтили волю народа. Особенно когда она совпадала с их собственными желаниями.
Глава 27
Всякой тайне — свой замок,
Всякому замку — своя отмычка.
Один умный человек.
Война закончилась у границы. Вероятно, будь жив Остромир, он стал бы развивать успех и идти на вражескую столицу. Но ни Ростиславу, ни Гостомыслу не нужно было окончательное унижение Ростова, тем более что результат такого похода был весьма гадательным.
Ростислав выдал ростовчанам тело погибшего князя. Новому Ростовскому князю Володимиру было направлено послание, где, в частности, говорилось: «Какое чудо, если муж убиен на брани? Мы же Глеба не звали, сам явился искать себе смерти». Далее были изложены мирные предложения. Володимир Глебович, отнюдь не унаследовавший бешеный нрав своего отца, зато обладающий достаточным здравомыслием, предпочел заключить почетный мир, не доводя до мира позорного.
Одним из условий была выдача беглой белозерской княгини. Ростиславу еще раз довелось увидеть жену. Любава, бледная, в самом простом скромном платье и мягких древлянских сапожках, была щемяще-хороша, но над Ростиславом ее красота уже не имела власти. И… никаких признаков беременности. Ростислав в первую секунду испуганно охнул: выкидыш! Затем понял. Понял, для чего нужна была Дана с ребенком. Он спросил только:
— Зачем?
Любава взглянула своими бездонными, как черные омуты, очами.
— Я люблю тебя. Ростислав, — после долгого молчания прошептала она тем вибрирующим чувственным голосом, который сводил с ума.
Ростислав сделал знак охране и вышел, бросив на пороге:
— Твоя любовь злее ненависти.
* * *
Суд над изменниками состоялся через два дня после возвращения в Белозерск. Обычно решения выносил сам князь, или же назначенный им судья (как в случае с Сычевым), но, поскольку дело казалось ближайших родственников Ростислава, была созвана дума; князю предстояло только утвердить вынесенный приговор.
В гриднице было хорошо натоплено, но собравшиеся бояре восседали в шубах и высоких меховых шапках, как по покону полагалось на столь важном заседании. В качестве послуха был вызван Некрас, и воистину, это был звездный час для нашего пройдохи. Поклонившись в пояс и решительно натянув на уши рысью шапку (чтобы никто не разглядел коро-о-тенького рыжего ежика!), Некрас торжественно начал:
— Жил-был боярин Святомир из рода Бирюковичей, или Бирючей, и было у него два сына и две дочери. Старшую дочку выдал он замуж за князя, младшую за боярина, а как пришла пора помирать, призвал к себе сыновей и назначил каждому наследство. Старшему, как главе рода, досталось все богатство, а младшему? Правильно, так мало, что и говорить не стоит. Что ж, так оно обычно и бывает. Да вот беда — любил Любомир драгие порты[133], самоцветные каменья, красных девок, кровных скакунов и прочие дорогие вещи. А где ж столько взять худобы[134]? Хоть Яросвет и не скупился, и даже не считал, что там берет меньшой братец из скотниц, однако ж это дело ненадежное, своя-то калита вернее. Вот и мучился, бедолажный, иной раз лишнего пряника печатного не съест, чтобы перстенек со смарагдиком[135] прикупить. Короче, не хватало.
И вот придумал Любомир, как помочь беде. Стал он сообщать Глебу Ростовскому обо всем, что происходит в Белозерской земле, а Глеб ему за то всякий раз отсыпал серебра. А ездил в Ростов с вестями Яросветов холоп Ярко, о чем мне и поведал. Почти совсем добровольно, — скромно сообщил Некрас.
— Необходимо призвать к суду того холопа, — вставил один из бояр. И, подумал, добавил:
— Если истец согласится[136]. Княже, дозволяешь ли?
— Тут, почтенные мужи, дело такое, — вздохнул Некрас. — Холоп Ярко вчера удавился в порубе. А слышал достоверно его слова только