платки.
* * *
Затеплив лучину от переносной жаровни, Ростислав молча всматривался в лицо спящей девочки. Тонкие черты явно достались Заюшке от матери, а вот волосики были светлые, точь-в-точь белёный лён.
— Я дала ей сонного питья, — прошептала Милана из-за плеча. Ростислав обернулся к женщине:
— Милана, что все это значит?
— Значит, княже, что я не желаю стоять за неправое дело и не оставлю свое дитя вору[116], и пришла, чтобы быть с тобой в трудный час, мой князь.
— Но, Милана… — начал было Ростислав. От Даны особого проку не оказалась, но Милана сведуща в лекарском искусстве, и наверняка будет полезна. Но как быть с тем, что она — сестра беглой княгини?
— Княже! — решительно перебила Милана. — Это важно. Сычиха едет встречаться с Ростовчанином, с ней только четверо гридней, и путь мне известен. Ее легко можно будет перехватить.
— Я не воюю с женщинами! — возмутился Ростислав.
— А зря, княже, — подлез под полог незваный стремянный. — Это такая тетя — ух! Как есть ошибка природы, что ей кое-чего недодадено. Совести, я имею в виду! А вы про что подумали?
— Кончай скоморошничать, Некрас, — поморщился князь. Стремянный скорчил обиженную мину:
— Правитель самовластный и вздорный! Правда, княже. Если поимаем Сычиху, обезглавим весь мятежный род. А еще лучше, Борислав наверняка будет стремиться вызволить мать, тут-то мы его и заманим, куда надо. Ну что, княже, будить ребят?
Ростислав со вздохом кивнул.
* * *
«Нятье»[117] Сычихи оказалось непростым делом. Один из кметей погиб, еще двое серьезно ранены, однако настоящая предводительница мятежа все же оказалась в руках княжих людей.
Приведенная к допросу, неистовая воительница облила князя ледяным презрением и на вопросы отвечать отказалась, на чем, впрочем, никто особенно и не настаивал.
* * *
Зато Некрас, уже измысливший очередную хитроумность, потирая руки, обратился к Третьяку:
— Ну что, братец, придется тебе снова поработать газелью.
На лице дружинника, отнюдь не питавшего склонности к приемам тайной войны, явственно отразилась «будущей мести гроза».
* * *
Уж под видом кого Третьяк проник во вражеское логово, чтобы сообщить, где и когда можно будет отбить пленницу, и как выбрался обратно — летописи умалчивают. Но известно, что он явился к князю под вечер, с преизрядным синяком и выражением полного недоумения на лице.
— Княже, боюсь сказать, это невероятно. Борислав не хочет ничего делать.
— Он тебе не поверил? Почуял ловушку? — нахмурился Ростислав.
— Нет, княже! Поверил. Но он не желает спасать свою собственную мать! Более того… да нет, этого быть не может, почудилось.
— Что почудилось? Говори.
— Возможно, княже, это мне показалось, но мне показалось, что Борислав был даже рад.
— Какое в сем чудо есть! — патетически провозгласил Некрас. — Это ж такая маманя, что сынуле своему не давала ни ступить, ни пукнуть. Я мыслю, до сих пор по попе шлепать не забывает. Вот он, бедолага, и рад-радешенек, что в чужую уху своего таракана скинул.
— Ты, чай, про почтенную жену говоришь, охальник! — возмутился рыцарственный Третьяк.
— Вот-вот, кого хошь скалкой почтит.
Князь Ростислав изо всех сил делал вид, что не обращает внимания на перебранку вятших[118] своих мужей.
— И все-таки, — молвил наконец Третьяк, — что же мы, все зря?
Рыжий-Конопатый взглянул на своего сотоварища с хорошо отработанной снисходительностью:
— Газель ты газель и есть. Мы таких пирогов с малиной напечем, что Сычевы пальчики оближут. Если останется, чем облизывать.
* * *
Важная пленница до поры затворена была в единственной, чудом уцелевшей в ходе боевых действий истобке, которую смогли найти; Ростислав распорядился, чтобы ей не чинили ни в чем обиды или недостатка. Как-то раз вместо охранника, носившего пищу, к бывшей свекрови зашла Милана.
— Прочь, псица! — бросила пленница с презрением.
Милана пожала плечами, выкладывая на рушник хлеб и вяленую рыбу.
— Ничего ты не поняла, Предслава. И, боюсь, уже не поймешь. Я ведь не счеты с тобой свожу. Просто есть вещи, которых не следует делать. Обижать людей без вины. Разлучать дитя с матерью. Против своей земли идти[119]. А если сделал — не жалуйся, когда твоя кривда по тебе же ударит.
— Дрянь бесстыжая! — взорвалась старуха. — Ты меня укоряешь, гулящая, извергиня[120]! Ведьма! Сын мой мягкосердечен, а следовало бы удавить тебя сразу, змея! Но ничего, еще будет по-моему, тогда взвоешь.
— Ничего уже не будет по-твоему. И сын твой тебя не выручит. Он знает, как можно тебя освободить, но отказался это делать.
— Врешь!
— Не хочешь, не верь. Но это правда. Там среди ваших есть княжий муж, и он поведал, что Борислав, узнав о твоем пленении, вздохнул с облегчением и твердо решил ничего не предпринимать. Твой сын тебя бросил, Предслава.
И в этот миг Милана поняла, что мать поверила. По тому, как окаменело ее лицо. По тому, как властная боярыня вмиг превратилась в измученную старуху. И по тому, как через несколько мгновений распрямила она сгорбленные плечи, и только взгляд остался прежним, ледяным и жестким, как корст[121].
* * *
На следующий день Сычиху должны были отправить в Белозерск. Поскольку ее держали на положении не то чтобы почетной пленницы, но близко к тому, везли ее без оков, но под усиленной охраной. Наглухо закрытый возок сопровождали спереди и сзади по двое дружинников, пятый находился внутри, рядом с пленницей. Кони резво бежали по свежему снегу, поскрипывали полозья, дружинник шептал едва слышно:
— Слушай и молчи. Скоро будем проезжать по берегу, где река заворачивает, здесь придержат коней. Прыгай точно против большой ивы и сразу вниз, там берег невысокий, но крутой, и есть маленькая печорка[122], там схоронишься, пока будут искать, я постараюсь их отвести. Не спрашивай, так надо.
И верно, через несколько минут на крутом повороте бег коней замедлился. Женщина кувырком выкатилась в сугроб, вместе со снегом ухнула вниз, враз задохнувшись от залепившего лицо снега, рука провалилась в какую-то дыру, и женщина рывком втянулась в крохотную пещерку, сжалась там в комок, стараясь стать как можно незаметнее. Сверху послышались недоуменные восклицания, громкое «тпр-ру», шаги, крики, сперва все ближе, затем в отдалении, и наконец все стихло.
Вечером того же дня притаившиеся в засаде белозерские кмети имели удовольствие наблюдать, как перессорились между собой мятежники, и разобраться с оставшимися в живых после этой семейной усобицы. Среди убитых нашли