Потом судьба сделала крутой вираж, и Рене Дюбрэ открыл модельное агентство.
На этом месте воспоминания оборвались, Рене погрузился в собственные мысли и замолчал – очевидно, задел в памяти какие-то заповедники.
Как специалист по виражам судьбы, Нилка ему сочувствовала всей душой. Да они просто члены одного клубы – клуба любителей американских горок.
Решив проверить собственную догадку, спросила:
– Ты жалеешь?
– Нет, – без колебаний ответил Рене.
Что и требовалось доказать! Нилка тоже ни о чем не жалела, особенно теперь, когда у нее появились краски. И эти глупые тренировки…
Не жалела и вернуть не хотела. А Рене? Интересно, хочет он вернуть то, о чем сейчас грустит?
– А ты был женат? – желая отвлечь Рене, спросила Нилка.
– Д-да, – не сразу ответил он.
– А где твоя жена?
– Она умерла.
– О, – искренне огорчилась Нилка, – как жаль. А кем она была?
– Манекенщицей.
У Нилки от волнения горло перехватило.
– А что с ней случилось?
Рене больно сжал ее руку.
– Анорексия.
Далеко за полночь Нилка устроилась в своей постели и со смешанным чувством представила за стенкой Рене. Как он лежит на их диване, закинув руку за голову, рассматривает тени на потолке и думает о ней – Нилке почему-то очень хотелось, чтобы он думал о ней, – ведь она же думала о нем в эту минуту!
Неожиданно Нилка поняла простую вещь: она думала о Рене все время.
Это была совсем не та зеленая тоска, в которую она впадала, расставаясь с Валежаниным.
Как ни банально, но при мыслях о Рене небо над головой становилось выше, воздух чище, и солнце ярче, и птичьи голоса звонче. Даже цветы Лин делались еще очаровательнее, хотя куда уж больше… Скорее, это была светлая печаль, окрашенная в цвета коллекции Мерседес.
…На горизонте уже показались первые высотки и трубы ТЭЦ, когда в голове у Нилки пронеслась безумная мысль: что, если они встретят Валежанина?
С момента, когда они виделись в последний раз, прошло немногим больше года.
За это время Нилке удалось замуровать воспоминания в самых непроходимых коридорах памяти.
Мокрая брусчатка перед собором Дуомо и фигура Вадима, пересекающего площадь, – ей почти удалось избавиться от их преследования. Только изредка во снах мелькали рваные, искаженные видения: она в макияже арлекина, мокрая брусчатка, собор и до боли знакомый мужчина, протягивающий билет в один конец.
В магазине художественных изделий все прошло быстро и безболезненно, Нилка ничего не почувствовала от расставания с первым произведением (язык не поворачивался назвать тунику вещью), как будто ей ввели анестезию.
Оценщица оказалась ушлой теткой с лениво-липким взглядом.
Взгляд переползал с лица Рене на Нилку и обратно и передавал сигнал в мозг: «Любовники. Девка малюет, а мужик – явно иностранец – спонсирует. Новички в этом деле. Можно обуть».
– Прекрасная работа, прекрасная, – промурлыкала тетка, – жаль, не пользуется спросом. Но попробовать можно. На какую сумму вы рассчитываете?
– Ну, не знаю, – промямлила, как и следовало ожидать, девка.
– Ну, хотя бы примерно, – вытягивала из Нилки тетка.
– Может быть, пять тысяч. – Ориентируясь по ценам в интернет-магазинах, Нилка взяла среднюю цифру. Все-таки это ее первый опыт…
Услышав цену, тетка быстро потушила вспыхнувший алчный огонь в очах:
– Не уверена, но стоит попробовать. Если через месяц вещь не уйдет, придется снизить цену.
– Конечно, – маялась Нилка, искоса поглядывая на своего спутника. Рене хранил молчание.
Через десять минут новоиспеченная художница по батику с зажатой в кулаке квитанцией бодро протрусила за Рене к выходу.
– Как считаешь, нормальная цена? – спросила она, когда они устроились в машине, и Рене включил двигатель.
– Ненила, я не понимаю ничего в русских ценах, главное, чтобы она тебя устраивала.
Нилку устраивала цена, и вообще все умиляло и будоражило до слез: совсем по-летнему палящее солнце и первый документ, подтверждающий, что она способна что-то делать своими руками. И странные взгляды Рене, и их запутанные отношения, которым она не могла найти определение. И будущее – оно не казалось черным квадратом. Господи боже мой! Как давно она не испытывала такой симпатии к окружающим и к себе.
Ко всему примешивалось какое-то совершенно забытое чувство… Голода?
Прислушавшись к себе, Нилка с удивлением поняла, что хочет есть.
– Когда тунику купят, я получу деньги и закачу пир на весь мир, – вырвалось у нее, очумевшей от обрушившихся ощущений.
– Что такое пир? – с улыбкой взглянул на нее Рене.
Наконец-то щеки у Нилки не отдавали желтизной, устрашающе не выпирали ключицы, шея в вороте джемпера не оскорбляла мужской взгляд, и голова не была похожа на череп бедного Йорика.
– Шикарный обед.
– Кстати, – подхватил Рене, – почему бы нам не заехать в какой-нибудь ресторан и не пообедать?
От счастья, что Рене угадал ее желание и что оно, это желание, так легко выполнимо, Нилка тихо засмеялась:
– Давай.
Ничего они не понимают – ни Варвара Петровна, ни бабуля, ни Ренеша. Никакого рецидива не случится. Она выкарабкалась.
Нилка так упивалась моментом, что не сразу обратила внимание на заведение, куда привез ее обедать Рене.
Это был тот самый бар, после которого она оказалась в постели у Валежанина.
Воспоминания нахлынули на Нилку, едва они оказались в полутемном зале.
Здесь ничего не изменилось, и она притихла, и праздничное настроение развеялось как дым.
Рене достаточно было одного взгляда на Нилку.
– Что случилось? – с беспокойством оглядывая зал, спросил он.
– Нет-нет, все хорошо, – по привычке соврала Нилка.
– Я же вижу, – нахмурился Дюбрэ, – если хочешь, можем поехать в другое место.
В другом месте будет то же самое, уныло подумала Нилка – они с Вадимом отметились во всех более-менее приличных ресторанах города и ближайшего пригорода.
– Нет, – твердо ответила она, – остаемся и отмечаем день первой сделки.
– Отлично, – приободрился Рене.
Принесли меню, и Нилка погрузилась в его изучение, пугаясь цен, выбирала не самые дорогие блюда.
– Что будешь пить? – поинтересовался Рене, когда Нилка отложила альбом.
– Ты же за рулем, – не поняла она.
– Я и не собираюсь, а тебе можно – у тебя есть повод.
– Я без тебя не буду, – произнесла Нилка тоном, не допускающим возражений. – Лучше давай в магазине купим с собой бутылку вина, приедем домой и выпьем.
Нилке показалось, что стекла очков блеснули как-то по-особенному. Она и сама была поражена: «приедем домой»? Да они говорят с Рене, как супруги. Или как друзья?
Внезапно Нилка развеселилась: какие же они друзья, если на последнем занятии она отчетливо почувствовала возбуждение Рене и сама воспламенилась совершенно не по-дружески.