Этот пассаж о дорогой женщине стал последней каплей. Нилка с силой всучила журнал Рене:
– Ну и повесь ее на стенку в своей спальне и любуйся.
Рене поймал Нилку за руку и заглянул в лицо:
– Эй, по-моему, это ревность! – Глаза его смеялись.
– Размечтался.
Нилка освободилась из захвата, одернула джемпер и обхватила себя руками, пытаясь унять нервную дрожь – определенно, Рене действует на нее как красная тряпка на быка.
– Ненила, – Рене шутливо прикрылся журналом, – по-моему, от меня сейчас останется кучка пепла.
– Зло не гибнет, – огрызнулась Нилка. – И вообще, ты давно не сидел за компом.
– Что такое «компом»?
– За компьютером.
– А что будешь делать ты, пока я буду сидеть за «компом»?
– Я займусь наконец батиком.
– Я хочу тебе помогать.
– Да? – Нилка окинула Рене оценивающим взглядом. – А ты когда-нибудь красил ткань?
– В студенчестве, когда в моде были футболки в пятнах. Так что я профи.
– Отлично, тогда я назначаю тебя бригадиром.
Получив назначение, Рене с гордым видом прошествовал на веранду – баба Катя со скрипом уступила ее до лета под мастерскую, проворчав что-то вроде «Откуда ты такая ненормальная взялась в нашей семье», очевидно упустив из виду, что Нилкин отец был художником-самоучкой.
…Веранду пронизывал солнечный свет, с карниза срывалась капель, и воробьи, как потерпевшие, орали на всю округу.
Для начала они с Рене едва не разругались, потому что бригадир выдал желаемое за действительное: либо он имел дело с батиком так давно, что все забыл, либо вообще не имел с ним дела, либо имел дело опосредованно – ассистировал кому-то.
– Ты никогда не разрисовывал ткань, – проницательно отметила Нила, понаблюдав за довольно неуклюжими попытками Рене завязать на простыне узелки.
– Для начала нужно сделать что-то совсем простое, – важно заявил Рене.
– Зачем? Это же скучно!
– А ты хочешь сразу рисовать?
– Конечно!
– А вдруг не получится?
– Я же не предлагаю копировать полотно Лин Дифенбах. Я предлагаю нарисовать один или два цветка.
– Хорошо, только давай пропитаем ткань солью. Когда простыня высохнет…
– Да знаю я, – с нетерпением оборвала шефа Нилка, – получится что-то вроде грунтовки.
– Ты готовишь солевой раствор, а я красками займусь, – разделил обязанности шеф.
– А можно наоборот? – скуксилась Нилка.
– Хорошо, если тебе нетрудно, принеси мне соль и миску с водой.
– Нет, так мы не договаривались, – возмутилась начальственному произволу Нилка, – я бегать должна, а ты сидеть?
– Конечно. Я начальник, а ты мой подопечный.
– Подчиненный, – буркнула Нилка, – как я тебя породила, так и убью.
– Это как?
– Не бойся. Не взаправду.
– Взаправду?
– Не на самом деле, понарошку.
– Понарошку?
– Рене! Не мешай работать.
– А ты знаешь, что нужно делать?
– Соображу как-нибудь. Какой раствор нужен?
– Крепкий.
Нилка на секунду задумалась.
– Нет, я не хочу ждать, пока простыня высохнет, – решительно заявила она, – это все слишком долго. Я хочу сейчас.
– Ненила, в кого ты такая упрямая?
– Не мешай думать, – отмахнулась Нилка.
– Тогда держи вот это. – Рене протянул пяльцы.
– Зачем?
– А как ты будешь рисовать цветы?
– А, поняла, – согласилась Нилка, и они, путаясь руками и мешая друг другу, принялись закреплять пяльцы на простыне.
– Куда ты тянешь? – ворчала Нилка.
– Надо отрезать кусок, и все будет отлично, – внес рационализаторское предложение Рене.
Нилка вытаращила на него глаза:
– Хочешь, чтобы бабуля устроила нам козью морду?
– Козью морду?
– Это выражение такое. Одним своим видом уничтожит, значит.
– Идиома?
– Не ругайся.
– Я не ругаюсь, Ненила, идиома – это устойчивое выражение.
– Да, идиома. – Нилка прикрыла веки. – Еще вопросы есть?
– Странно, – пробормотал Рене, – красить можно, а резать нельзя?
– Да, красить можно, а резать нет, – взревела Нилка, – мы не такие богатые, чтобы резать новую простыню! Я бабулю уговорила отдать ее мне, потому что пообещала сделать красивой. Потом точно так же разрисую наволочки и пододеяльник. Понятно?
– Понятно. Комплект?
– Комплект. – Нилка уже карандашом наносила контуры лилии и слушала вполуха.
– А как ты ее раскрасишь?
– Каком кверху.
– Что-что?
Нилка подняла от рисунка глаза.
– Рене, дорогой, очень тебя прошу, пожалуйста, будь другом, заткнись, – произнесла она любезным тоном, после которого в гангстерских фильмах жертве ставят на живот горячий утюг.
– Ладно, я посижу здесь и посмотрю.
Рене оседлал стул и устроился рядом с Нилкой, но просто сидеть и смотреть ему было скучно и, наблюдая, как Нилка делает карандашный рисунок, потом выдавливает на контур жидкость из тюбика, потом сушит все феном, всякий раз совался с вопросами:
– А это зачем?
– Для того чтобы краска не растекалась.
– А здесь что будет? – тыкал пальцем в пустоты между контуром.
– Потерпи – и увидишь.
– Нет, ты объясни, – дышал в ухо Рене.
– Пять баксов.
– Согласен.
– Сейчас подожду, пока высохнет контур, и раскрашу цветок.
– А потом?
– Потом краска высохнет, и нужно будет прогладить утюгом, – еле сдерживая желание укусить своего бригадира, объяснила Нилка.
– Зачем ты такой цвет выбрала? Почему не красный?
– Да что ты понимаешь в колбасных обрезках!
По Нилкиному замыслу лилии были чуть голубоватыми, с абрикосовыми прожилками.
– В чем, в чем?
– В колбасных обрезках.
– Опять идиома?
Нилка уже взялась за кисточку.
– Да елки-палки, ты можешь помолчать?
– Могу, только не долго. Я скучал по тебе, Ненила, – севшим голосом сделал неожиданное признание Рене.
Внутри у Нилки все оборвалось, будто ее сильно встряхнули. Не доверяя слуху, она подняла на Рене глаза. Чертовы очки!
Не желая попадать в глупое положение, Нилка молчала (кто знает, что имел в виду лягушатник?), только дышать стало трудно.
– А ты? – не выдержал Рене.
– Я тоже, – наконец прошелестела она ставшими чужими губами. Имеет она право скучать по другу? Конечно.
– А зачем такое письмо издевательское написала? – На смуглые щеки Рене взошел лихорадочный румянец. – Я еле перевел.
Нилка смотрела на него и не узнавала: невозмутимый Рене волнуется?
– А ты зачем такое написал?
– Какое?
– Как чужой.
– Наверное, хотел тебя позлить.
– У тебя это отлично получилось.
Нет, показалось. С чего бы Рене волноваться?
Словно догадавшись о Нилкиных сомнениях, Рене осторожно взял в руки ее ладонь, развернул и прижался губами. Нилке стало жарко.
Губы были горячими и внушали совсем не дружеские чувства.