У меня был знакомый, который коллекционировал старинные крышки от люков. Я сам ему помогал однажды тащить крышку с изображением какого-то рогатого херувима. Не представляю, где он эти крышки хранил; жил он в коммунальной квартире.
Марки, машины, мебель, крышки от люков — все это дело обыкновенное. Это коллекционирует каждый А вот отклонения от нормы…
Я не имею в виду коллекционеров-фанатиков, готовых и себя сморить голодом, и своих родных ради обладания какой-нибудь фарфоровой пепельницей с надписью «Дадим прикурить Врангелю». Такие меня мало интересуют.
Меня больше интересуют собиратели-чудаки, не укладывающиеся ни в какие правила. Как вышеупомянутый Сулукадзев. Или герои Константина Вагинова.
Вот, кстати, писатель, давший в своих романах целую галерею собирателей-чудаков, во многом списанную им с самого себя.
Костя Ротиков из «Козлиной песни», собирающий «безвкусные и порнографические вещи как таковые» — от открыток с изображением голой нимфы и охотящегося за ней человека в тирольской шляпе до неприличных граффити на стенах заведений общего пользования. Другой герой того же романа, Миша Котиков, собирает личные вещи поэта Александра Петровича Заэвфратского, прообразом которого послужил Николай Гумилев. Поэт Троицын тоже собирает поэтические предметы. «Вот шнурок от ботинок известной поэтессы, — показывает он свою коллекцию Мише Котикову. — Вот галстук поэта Лебединского, вот автограф Линского, Петрова, вот — Александра Петровича».
У Свистонова из вагиновского романа «Труды и дни Свистонова» стоят на полках в квартире «рукописные дневники неизвестных чиновников, переписка какого-то мужа с женой, по-видимому, железнодорожного служащего, тоненькие брошюрки, изданные графоманами. ‹…› Санкт-Петербургский календарь на лето от Рождества Христова 1754. С записями: „6. Пускал кровь из ноги; 19. Шол снег; 28. Куплено соломы“». И другие книжные раритеты.
У меня есть знакомый, Михаил Пантелеевич Л., собравший все издания «Справочника электротехника», выходившие при советской власти. Этих справочников в его прихожей скопилась целая Джомолунгма. В связи с этим я вспоминаю одну историю, случившуюся с Михаилом Пантелеевичем, вернее с его котом, и имеющую самое непосредственное отношение к электротехнике. Дело в том, что Михаил Пантелеевич Л. держал в своей квартире кота. Звали кота Лумумба, и был он не просто кот, а предводитель всего кошачьего царства, ибо, во-первых, был неохватно большой и, во-вторых, неимоверно тяжелый, как каменная половецкая баба. Место, где кот проводил свой досуг в перерывах между приемами пищи, находилось как раз в прихожей, на вершине книжной горы, воздвигнутой из «Справочника электротехника». А теперь представьте такую сцену. В квартире перегорают пробки. Михаил Пантелеевич Л., в электротехнике не смыслящий ни черта, естественно вызывает монтера. Тот приходит, идет в прихожую. Хозяин что-то ему пробует объяснить, и тут Лумумба, разбуженный незнакомым голосом, прыгает спросонья на голову бедняге монтеру. Это он в темноте промахнулся. В результате пришлось вызывать «скорую», электрика увозят с инфарктом, после больницы он подает на Лумумбу в суд, суд приговаривает кота чуть ли не к высшей мере, которую впоследствии заменяют денежным штрафом в размере 50 рублей. А в 70-е годы 50 рублей были большие деньги.
Отступление 1: Михаил Пантелеевич Л. теперь, между прочим, очень уважаемый человек, известный специалист по русской литературе, в свое время он подготовил для ленинградского отделения издательства «Наука» два тома сочинений Петра Чаадаева. А еще он был хороший рассказчик (сейчас не знаю, давно его не встречал). Помню его рассказ о том, как в археографической экспедиции по Северной Двине в одной деревенской избе играл он с хозяином в прятки. Прятки были не просто прятки. Прятали маленькую водки. Один уходил за дверь, другой прятал. На счет «десять» водящий входил и искал спрятанную бутылку. Если находил — бутылка доставалась ему. Не находил — гостю. Михаил Пантелеевич Л. в тот раз выиграл. Хозяин обыскал каждую щель, но маленькую нигде не нашел. Михаил Пантелеевич Л. спрятал ее в радиолу. Отвинтил заднюю стенку и спрятал. Такой он был находчивый человек.
Сам я в своей жизни чего только не коллекционировал.
Одно время собирал даже папиросные и сигаретные коробки. Получилось это так. В Эрмитаже, где я работал, отдел нумизматики проводил инвентаризацию. И однажды в контейнер для мусора навалили целую гору старых папиросных и сигаретных коробок. В отделе в них хранили монеты, на каждой коробке чернилами был выведен инвентарный номер. Коробок я тогда набрал целый мешок — каких только названий там не было: «Дукат», «Лотос», «Герцеговина Флор», это то, что я сейчас помню; коробки 20-х, 30-х, 40-х годов; коробки с пролетариями с отбойными молотками в руках и с дамочками, танцующими чарльстон; с цветами, с птицами, с китаянками и арапами на картинках. Теперь у меня ничего этого не осталось, потеряли при переезде.
В основном же моя коллекция — книжная. Это книжки 30-50-х годов про шпионов. В моей коллекции их несколько сотен. Есть редкие областные издания — Благовещенск, Смоленск, Симферополь, Молотов… Только изданий «Военной тайны» Л. Шейнина у меня 8 штук. Вообще же, книг, у которых в названии присутствует слово «тайна», в моей коллекции насчитывается примерно с сотню. «Тайна золотой пуговицы», «Тайна голубого стакана», «Восьмая тайна моря» и т. д. Не говорю уже про общеизвестные, вроде «Тайны двух океанов».
Есть книги, которые я пытаюсь отыскать уже в течение нескольких десятилетий. Это «Синий тарантул», «Тайна старой риги», «На могиле трех шаманов» и проч.
Я очень жалею, что в отличие, например, от фантастики, библиографией которой занимались и занимаются многие (Бугров, Миловидов, Халымбаджа, Казаков, Борисов), шпионской темой в литературе не интересовался вообще никто. Должно быть, брезговали. Нет ни одной библиографии старого советского детектива. Возможно, я ошибаюсь. Кажется, в свое время газета «Книжное обозрение» опубликовала список книг серии «Военные приключения».
Некоторые коллекционируют опечатки. Я тоже. Это увлекательное занятие. Последнюю из найденных опечаток, которая мне очень понравилась, я обнаружил в книге Юрия Коваля «АУА» (Издательский дом «Подкова», 1999). На странице 210-й в слове «какой» вместо «о» напечатана буква «а». Получилось забавно — «какай».
Мне сразу же вспомнилась статья в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 158 за 1999 год), в которой приведены примеры «антисоветских» опечаток, взятые из секретных документов Главлита с пометкой «Не подлежит оглашению». Опечатка в верстке романа А. Толстого «Хлеб»: «Владимир Ильич начал говорить, сидя за столом, медленно царапая когтями лоб…» Или опечатка в повестке о вызове допризывника, где вместо «указанные» напечатано «укаканные лица». А как вам нравится следующий типографский пассаж: «Успехи, достигнутые за 19 лет под куроводством партии Ленина-Сталина»?
Про опечатки я однажды уже писал (см. «Ляпляндия»), поэтому про них хватит.
Отступление 2: о глаголе «писать». Некоторые авторы (например, петербургская переводчица А. Петрова) избегают этого выражения из опасения оказаться неправильно понятыми при неверно поставленном ударении (т. е. понятыми в смысле физиологии). По той же причине они избегают глагола «кончить» и всяческих от него производных (кончил, кончаю и пр.). Такой взгляд на русский язык я считаю сугубо порочным. И в выражении «кончил Ленинградский университет» не вижу ничего непристойного.
О коллекциях и чудаках-коллекционерах можно говорить долго. Когда-нибудь я к этой теме вернусь. Расскажу, например, об одном любопытном собрании памятников В. И. Ленину. Оно стоит того, чтобы о нем знали. Еще мне хочется рассказать о моей коллекции автографов разных интересных людей. Таких, как писатель Дворников, написавший на титульном листе своей книги коротко и просто: «Моя». Много чего хочется рассказать. Но как-нибудь в другой раз.
Колоколов Н.
Поэзию Николая Колоколова я открыл случайно. Однажды в какой-то нетрезвый вечер в ЦСЛК (Центр современной литературы и книги, наб Макарова, 10) я наткнулся на гору книг, сложенных в аккуратные пачки в тупике перед туалетом. Позже выяснилось, что эти книги — памятник несостоявшейся акции помощи Публичной библиотеке Багдада, пострадавшей после американской бомбардировки 2003 года. То есть был кинут клич всем писателям Петербурга, чтобы они внесли свою посильную лепту в благородное дело помощи иракским читателям, покопались в домашних библиотеках и поделились с пострадавшим Ираком какими-нибудь залежалыми книгами.
Лепту они внесли — кто принес двадцать пятый том переписки Горького из полного собрания его сочинений, кто какой-то «Гулшан-и-Афган», причем не книгу, а сразу пачку экземпляров в пятнадцать-двадцать, кто книжку своих собственных опусов с автографом типа: «Иракскому народу от М. Кураева». Только что-то с пересылкой книг не заладилось, вот они, бедные, и лежали в тупике перед туалетом.