Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

В толпе костричан задвигались, кто‑то восхищённо воскликнул — кажется, Костик, стоявший позади толпы. Сначала на лицах всех односельчан выразилось радостное изумление.. Но оно быстро сменилось тревожным ожиданием чего‑то страшного, как сама смерть.

— Спасибо, кум, — шепнула бабка Степанида.

Несколько офицеров с криком ужаса подбежали к упавшему, а солдаты по чьей‑то команде вскинули ружья и защёлкали затворами. Толпа не успела ахнуть, как началась стрельба. Люди подались назад, метнулись в стороны, распались на кучки, расползались по улицам, но пули всюду настигали их. Душераздирающие крики, проклятия и стоны огласили воздух.

— Утекай, утекай, внуче! — закричала истошным голосом женщина. — Ратуйте!

Всюду убитые, раненые. Раненые, если они ещё в сознании, не стонут. Больше того, они стараются прикинуться мёртвыми: убитых не пристреливают. Дочери Марии Степановны Светлане пуля пробила грудку и она лежит на зелёной мураве в беленьком платьице, по-взрослому раскинув ручонки. Над ней склонилась старушка и дрожащими узловатыми пальцами одёргивает короткое платье, словно это теперь самое главное. За подол бабки, дрожа от ужаса, держится Наташа.

— Утекай, утекай, внуче! — кричит старуха, — Не буди Светланочку! Видишь, она спит. Тс–с!

Безумными глазами она обвела вокруг и, подняв кверху сухой крючковатый палец, опять сказала:

— Тс–с!

Неподалеку лежит с окровавленным лицом грузная бабка Степанида в широченном платье с красными горошками по синему полю. Рядом с ней, скрючившись, лежал мужчина. Он стонал и всё кого‑то просил:

— Людцы добрые, ратуйте!

Только Федос Терентьевич не тронулся с места и стоит в прежней позе человека, делающего, кажется, вызов самой смерти. Это, так и поняли немцы. Он стоит поражённый ужасом, который, как ему кажется, совершается. по его вине. Два здоровенных солдата скручивают ему назад руки. Если бы он вздумал тряхнуть, они полетели бы от него кубарем. Но он не шевелится.

Костик под градом пуль пополз на четвереньках вдоль плетня, по крапиве, не чувствуя её ядовитых ожогов: всё лицо его и руки сразу же покрылись волдырями. Но он полз и полз. Вдруг он куда‑то стремительно полетел. Упал на что‑то жёсткое, и опять не почувствовал боли. Он оказался на дне старого колодца, давно заброшенного и наполовину забитого всяким хламом. Потерев ушибленные места и крапивные ожоги, Костик решил, что лучше пока не выбираться отсюда. Но его так и подмывало выглянуть, посмотреть, что творится на улице. «Если нет поблизости немцев, — подумал он, — надо бежать к дяде Макею. Уж он отомстит!»

С трудом, ломая на пальцах рук ногти о замшелые и заплесневелые бревна сруба, он поднялся над колодцем и сквозь плетень и заросли крапивы стал всматриваться в улицу. Он увидел ужасное, что не забывается всю жизнь. Под одиноко стоявшей на площади старой со–сной с уродливо узловатыми сучьями стоял скрученный ремнями Федос Терентьевич. Продев под руки верёвку и перекинув её через один из сучьев, немцы начали его поднимать. Трое тянули за конец верёвки. Но трудно было, видно, оторваться старику от матушки-земли, по которой ходил он, почитай, шесть с половиной десятков лет. Костик не слышал, как с сухим хрустом вывихнулись у него в могучих плечах суставы, но старик и бровью не повёл, не поморщился. Вот борода его зашевелилась, и Костик услышал хриплый голос:

— Глотка пересохла, покурить бы…

Гитлеровцы заржали. От колхозного гумна солдаты тащили в охапках солому и бросали её под ноги висевшего на вывихнутых руках старика. Вскоре кроваво–красные языки пламени и клубы дыма охватили мученика.

— Помяните моё слово, — закричал, задыхаясь в дыму, старик. — Не сжечь вам нас. Велика Русь! Сами задохнётесь от этого чада!

Костик зажал лицо руками и в ужасе скатился на дно тёмного колодца. В это время другие немцы согнали оставшихся в живых и не успевших скрыться мужчин на ветряную мельницу и подожгли её. В числе сорока человек там был и отец Макея Севастьян Иванович Михолап. Дымно чадя, мельница заполыхала высоким огнём. Крылья мельницы от бушевавшего огненного вихря закачались из стороны в сторону, словно она попыталась взмахнуть ими и вырваться из пламени. Оттуда, сквозь огонь и дым, раздались неистовые крики и проклятья. Кто‑то, обезумев, хотел выпрыгнуть через окно, но упал на землю обугленной головнею. И всё же по нему стреляли. Вот мельница с шумом рухнула, и мириады искр столбом взвились к небу. Крылья, отлетев в сторону, огненным крестом догорали на молодой зелёной траве.

IX

Аня Цыбуля, стоя в толпе сограждан, судорожно сжимала сухую, жилистую руку старика–отца Чёрные волосы её были в беспорядке, голубое платье бросало мертвенный отблеск на красивое, смуглое лицо. Она вся дрожала.

— Тата, что они хотят делать? — спросила она отца, указывая на зелёный строй немцев.

— Тс, дочка, — ответил старик, потряхивая седой гривой волос, — не замай. Чуешь, як дешево продает голову Макея старый Федос Терентьевич? Я всегда говорил, что он…

— Чую, тэта, да тут что‑то недоброе.

— Правду ты, дочка, кажешь, — подумав, сказал старик, — Федос что‑то, знать, замыслил. Грозный старик. Ох, беда!

Когда Федос Терентьевич ударил своей суковатой палкой по голове немецкого офицера, Аня с ужасом бросилась вон из толпы, увлекая за собой и старика–отца.

— Тата, тата, скорее! — тащила она его за рукав пиджака. Они уже были в переулке, когда услышали стрельбу. Аня побежала во всю прыть. Старик, тяжело дыша, бежал за ней. «Только бы до лесу — там спасенье, жизнь», — думала Аня, ускоряя бег и призывая отца. Вдруг над её головой что‑то просвистело, словно близ уха пролетел большой шмель. Она оглянулась с тревогой. За ними, громко топая и что‑то крича, бежали два немца. Кровь похолодела в жилах, сковывая движения, «Смерть, смерть!» Собрав последние силы, она закричала отцу:

— Тата, немцы!

Приближающийся топот ног набатом гудел у неё в ушах, больно отдавался в сердце. «Смерть, смерть!» Она уловила за собой тяжёлое дыхание отца и попробовала было его схватить за руку.

— Меня, дочка, не замай. Стар я, — прохрипел старик, начавший отставать.

— Тата! — с болью в сердце вырвалось у Ани из груди. Она понимала, что теряет отца.

— Беги, говорю.

«Ужели не убежит? — подумал старик о дочери. — Надругаются над ней, поганцы».

— Ох! — слегка крикнул он и повалился. В глазах у него всё сразу потемнело и только голубые круги от платья дочери ещё некоторое время плыли в его потухающем взоре.

А девушка была уже на лесной опушке. Вот голубок птицей перелетела она через чёрную канаву, и родные белорусские леса приняли её в свои спасительные объятия. Светлая девичья юность унесла красоту свою от чёрной смерти. Только тут Аня по–настоящему почувствовала, что отца нет. Она оглянулась. Он лежал, распластавшись, по ту сторону канавы, голова его большим одуванчиком лежала на зелени травы, ветерок шевелил белые лёгкие пряди волос. К нему не спеша, вытирая со лба пот, подходили два молодых немецких солдата.

Аня, словно одержимая, бросилась дальше в лес. Несколько мгновений было видно, как среди мощной зелени деревьев и кустарника голубой трепещущей птицей мелькало её развевающееся в беге платье. Она бежала по лесу, не сознавая, куда. Туфли на ногах порвались и сухие стебельки прошлогодней травы в кровь царапали её босые ноги. По лицу больно хлестали ветви деревьев. Какой‑то колючий кустарник до крови расцарапал щёку. Вместе с потом Аня размазала кровь по всему лицу. Наконец, девушка очутилась на залитой солнечным светом полянке, обрызганной синими, жёлтыми и белыми цветами. В изнеможении опустилась она на траву, и только тут дала волю слезам.

Не напугалась, не вздрогнула, не вскрикнула Аня, когда перед ней появился незнакомый человек. Она стала какой‑то безразличной ко всему. И если бы перед ней стоял не этот красивый, улыбающийся юноша–партизан, а полицай или немец, то и тогда она, пожалуй, не пошевелилась бы.

— Не бойтесь меня. Я партизан, Юрий Румянцев. Что с вами, почему вы плачете?

— У нас в деревне немцы. Всех побили…

— Какая деревня?

Девушка назвала ему свою деревню.

— Значит, это там идёт стрельба?

В Юрии Румянцеве проснулся опытный разведчик. Он тут же начал задавать ей вопросы и записывать что-то в книжечку. Аня односложно отвечала ему, кивала головой, иногда, правда, и невпопад. Она находилась в состоянии тяжёлого удара, общей подавленности.

— Постойте! Да, Костричская Слободка! Это не та ли, откуда родом наш командир отряда?

— А как его имя?

— Макей.

Девушка словно преобразилась, вдруг слабая улыбка осветила её лицо, и это оживление не ускользнуло от разведчика.

— Он, он! Это наш Макей! — воскликнула она с таким чувством, словно вновь обрела что‑то, давно утраченное. И хотя личное горе тяжело давило её, всё же ей стало как‑то легче оттого, что ведь есть же Макей, есть народные мстители, с которыми она поддерживала связь. Горе её не останется не отомщённым.