Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

Тихонравов, узнав о гибели Сырцова, решил биться до последнего. «Дорого вам обойдётся жизнь нашего комиссара».

— Цыганёнок! Жми–дави! — закричал он, присаживаясь к Кавтуну. И тот до боли в пальцах нажимал наручники пулемёта.

Когда Макей с Елозиным на всём галопе подскакали к санчасти, укрытой в лесу за густым ельником, Белокурский уже умирал. Он лежал на еловых ветках с побледневшими щеками и судорожно стиснутыми губами, на которых запеклась кровь и запечатлелись невероятные страдания. Даша и Мария Степановна стояли в стороне и вытирали платком слёзы. Оля Дейнеко и Катя Мочалова подводили ещё одного раненого в ногу партизана. В нём Макей узнал разведчика Павла Потопейко. Превозмогая боль, тот пытался улыбнуться. К Макею подъехал Елозин.

— Товарищ командир, — со слезами в голосе заговорил он, — ведь я вам нарочно про Белокурского‑то сказал, сам не знаю зачем. А вот и правда вышла.

Макей отмахнулся от него рукой и, повернув коня, тихо поехал прочь. Над Развадами бушевало пламя пожара, а на всём пространстве чистого поля кипел бой, шум которого доносился до леса. Вскоре Мария Степановна увидала, как два всадника на галопе скакали среди разрывов мин и снарядов. Они скакали в Подгорье, где сейчас решалась участь сражения. «Что‑то там с комиссаром?» — спрашивала себя Мария Степановна, комкая в руках белую косынку. Всадники всё ещё были хорошо видны. Вот под одним из них конь споткнулся и рухнул, всадник, вылетев из седла, упал на землю. Человек поднялся и, прихрамывая, пошёл пешком. Эго был Макей. А адъютант, видимо, с каким‑нибудь распоряжением, помчался к Подгорью.

Ни одна из враждующих сторон не обращала внимания на то, что солнце уже стало клониться к закату и длинные синие тени потянулись от уцелевших домов. Наконец, врагам удалось вырваться из окружения и они, преследуемые партизанами, углубились в лес.

В историю партизанского отряда этот бой вошёл под названием «Развадовскопо». В своём донесении на имя секретаря райкома партии Макей сообщил: «Немцы из Развад выбиты с тяжёлыми для них потерями: убито и ранено более сотни гитлеровцев. С нашей стороны убито 12 человек, в том числе комиссар Сырцов и начштаба Белокурский, ранено 18 человек. Наши трофеи: пушка 45 мм, ротный миномёт, 2 пулемёта и 70 винтовок.

VI

Кипел Развадовский бой. В это время четыре человека шли по грязной, залитой весенними водами лесной дороге, держа путь на Заличинку. Над ними первой весенней зеленью шумел лес, щебетали птицы. Ноги у путников были мокрые. Однако никто не жаловался. Будь это в другое время, до войны, сколько бы здесь было охов и ахов, проклятий и ругани! А сейчас эти люди находили в себе мужество даже шутить.

— Мне эта вода не страшна, — заявил Великанов,, показывая товарищам рваные сапоги, — сколько нальётся, столько и выльется.

Румянцев и Байко засмеялись.

— Тебе везёт, — ответил Юрий Румянцев, — а вот у меня наливается, а не выливается. Дайте‑ка нож, я подмётку разрежу.

Ужов слабо улыбнулся. На бледном лице его проступили синие пятна. Он время от времени снимал то один, то другой сапог, чтобы освободить их от воды.

— Озяб, Толя? — заботливо спросил его Великанов.

— Ничего, — тихо ответил тот. Он, действительно, не чувствовал холода. Все мысли его теперь были около сломанной березки, склонённой на дуб, где они спрятали рацию.

С каждым шагом идти было всё труднее, — очевидно, впереди большое болото. Так и есть! Но болото обнаружили не раньше, как Румянцев, шедший впереди, ухнул в эту чёртову преисподнюю. Великанов, не растерявшись, бросил ему первое попавшееся под руку небольшое бревно.

— А трухнул я, — признался Юрий, отскабливая палочкой налипшую на одежду грязь и вздрагивая. — Представьте себе, дна нет!

Байко взял длинную палку и опустил её в окно трясины. Дна, действительно, не достать.

Пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти болото. В какой‑то миг до слуха четверых донесся далёкий орудийный гул. Они остановились, прислушались: теперь слышны стали даже ружейные выстрелы.

— Развады, — сказал Великанов и решительно зашагал вперёд.

Наконец, они выбились из сил и присели на сваленную бурей ольху. Но не успели раскурить папироску, как старший группы Великанов велел подниматься. У Ужова больно ныли ноги, и он с трудом поднялся. Стараясь держаться бодрее, он размашисто зашагал вслед за Великановым. Впереди шёл длинноногий Румянцев. Выбившийся из сил Байко, у которого разыгрался ревматизм в ногах, с плохо скрываемым раздражением спросил у Ужова:

— Где тут твоя музыка зарыта? Может быть, это миф?

Бледное лицо радиста покрылось румянцем. Он смущённо сказал:

— Позвольте подумать.

— Ну, соображ; ай, а мы пока перекурим. Так, что ли, Великан?

Великанов, небольшой худощавый паренёк, часто служил мишенью для всяких шуток.

— Великан‑то больно невелик, — говорил кто‑нибудь.

— Мал золотник, да дорог, герой он у нас.

В этом небольшом и, казалось, тщедушном молодом человеке с острым личиком было столько мужества, вы–носливости, что он часто изумлял своих товарищей. Поэтому все относились к нему с большим уважением, а если и подшучивали над ним, так это, как говорили сами же остряки, любя. Наш народ любит пошутить. И не случайно, в самые горшие дни шутка искоркой вспыхивала среди партизан и, словно ветерок, гнала прочь уже набежавшую было на голубой небосклон чёрную тучу скорби и страха. Кого же можно избрать предметом шуток, как не любимого человека? Над любимым человеком всегда удобнее пошутить, посмеяться, так как всякая шутка воспринимается благосклонно, с улыбкой, и ты уверен, что она не вызовет нежелательного оборота.

Великанов опять первым вскочил.

— Пошли!

— Да дай ты человеку как следует подумать. Ой, ноженьки гудят, спасу нет! — причитал Байко.

Ужов виновато улыбнулся и сказал, что он теперь всё вспомнил. Он признался, что сильно побаивался, не заблудился ли.

— Ведь я бы оказался обманщиком, — сказал он.

— Невелика бы была беда,..если бы в жизни стало одним обманщиком больше, — сострил Румянцев.

— Нет, всё‑таки это нехорошо.

«Какой он наивный», — подумали трое. Все бодро зашагали дальше. Ужов шёл сзади и мучительно напрягал память, вспоминая место, где была спрятана рация. Они прошли ещё по меньшей мере два—три километра, когда Ужов вдруг радостно воскликнул:

— Тут!

Румянцев остановился. Он повёл свои озорные глаза в сторону Ужова и разразился хохотом.

— Мы у тебя, товарищ Ужов, вроде гончих. «Тут», говорит. Хо–хо–хо!

Ужов смутился и покраснел. Байко сурово сказал:

— Брось, Юрий!

Обратившись к. Ужову, мягко спросил:

— Где? Показывай, Толя.

На лице Ужова сияла улыбка, глаза горели.

Вот она, эта берёза! Тонкие ветви её, зазеленев, сплелись с могучими ветвями старого дуба, и они уже согласно шумели в любовном весеннем цветении. Склонный к размышлениям, Ужов задумался. «Вот так и наша Беларусь. Истерзанная врагами, она оперлась на могучую Русь, и та, прижав её к сердцу, даёт ей силу и мужество, чтобы вновь она зацвела и стала счастливой, как прежде».

Байко уже зондировал шомполом землю. В чёрной фуфайке и стёганых ватных штанах он походил на бурого медведя, собирающего ягоды. Рядом с ним работал Румянцев. Широкий кинжал, который он с силой опускал в землю, тускло поблескивал на ярком весеннем солнце.

— Тише ты, — огрызнулся, рассердившись. Великанов на Румянцева, — разобьёшь рацию.

— Да тут её и в помине‑то нет, — возразил Румянцев, со лба которого градом катился пот. — У нас получилась, можно сказать, артель «Напрасный труд».

Байко молчал, хотя и он, видимо, думал то же. На мужественное и энергичное лицо его легла какая‑то тень.

Ужов в волнении ходил от дуба к берёзе и терялся в догадках: «Не украли ли?» «Тут ли?» «Нет, ошибки не могло быть».

— Да вы не волнуйтесь, товарищ Ужов, — сказал наблюдавший за ним Великанов, — возможно, с той стороны рация зарыта.

— А ведь верно! Вот и метка моя на дубу.

Опущенный в землю шомпол ударился о что‑то железное.

— Нашёл! — раздался торжествующий возглас Байко.

Через сутки группа Великанова возвратилась в отряд, который расположился в деревне Терехов Бор, в пяти километрах от Развад. Здесь и установили рацию. Ужов, наконец, поймал Москву. В наушниках нежные колокольчики вызванивали «Широка страна моя родная». Макей в нетерпении прильнул к наушникам, надетым на голову Ужова и, обнимая худые и узкие плечи радиста, с радостным волнением вслушивался в родной перезвон далёких колокольчиков. Слёзы выступили у него на глазах.

— Эх, Вася, Вася! Не дожил до радостного дня. Сейчас услышим голос Левитана: «Говорит Москва!» И он прочитает Первомайский приказ товарища Сталина.