Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

Партизаны вставали и с горящими от гнева глазами шли на вражеские позиции, бросались в рукопашную схватку. Это был героический порыв людей, воодушевленных любовью к своей социалистической Родине и ненавистью к ее врагам.

Мины и снаряды, взрываясь с оглушительным громом, взметали столбами землю, горячую от кровоточащих ран изуродованных человеческих тел. Всё вокруг стонало и охало, и в этом гуле нельзя было услышать даже собственный голос. И вдруг отчётливо, заглушая всё, прогремел боевой партизанский клич: «За родину, за Сталина!» Это был зов Родины, и если бы кто в это время потерял слух, он всё равно услышал бы его. Лавина партизан приближалась к вражеским цепям.

В первых рядах наступающих бежала Мария Степановна с зелёной санитарной сумкой на боку. Глаза её были устремлены на деревню, где остались её девочки и мать–старуха. «Что‑то с ними, бедными?» — думала она. Недалеко от неё с винтовками в руках бежали Даша и Оля Дейнеко. Побледневшая, с горящими глазами, Даша бежала прямо на немецкого офицера, отдававшего команду. С каким наслаждением она пробьёт ему пулей лоб. Вдруг что‑то сильно толкнуло её в грудь, и жгучая боль пронзила всё тело. Над ней склонилась Катя Мочалова и из такой же сумки, как у Марии Степановны, извлекла бинты и вату.

— Помогите перевязать, — сказала она пробегавшему мимо партизану.

— Это ты, Чилита? Кого ранило?

— Товарищ Свиягин! — взмолилась девушка, — помогите Дашу перевязать Рана большая.

Свиягин помог перевязать раненую партизанку и перенести её в безопасное место.

В это время партизаны ворвались в деревню Костричская Слободка. Впереди, с пистолетом в руке, бежал Макей. Около двухсот фашистов было уничтожено здесь. Однако почти столько же немцев, вырвавшись из окружения, уходили в направлении Березового Болота. Выход на Березовое Болото открыл им сам Макей, сняв с этого участка вторую роту. Идя на Березовое Болото, немцы стремились вырваться в Селище Боровое, а оттуда на Старый Спор, где находились их гарнизоны. Они не знали ещё тогда, что ни в Старом Споре, ни в Селище Боровом немцев уже не было: их оттуда выбили партизаны отрядов Изоха и Свирида.

Путь немцев, бежавших из Костричской Слободки, лежал через небольшую зелёную долину, по которой, серебрясь на заходящем июньском солнце, струилась мелководная лесная речушка под нежным именем Лисичка. Гитлеровцы приближались к переправе, по ту сторону которой залегла партизанская засада. Через речку была переброшена кладка в два сучковатых бревна. К ней‑то и подходили вразброд немцы, считавшие себя вне опасности.

— Ну, что? — шёпотом спросил Петых Кавтун своего подручного Юрия Румянцева, — пора?

В голосе молодого пулемётчика слышались нетерпение и, быть может, нервность. Но руки его окаменело лежали на пулемёте, и Румянцев, чуть было не сказавший ему какую‑то резкость, вдруг залюбовался его устремлёнными вперёд чёрными главами и изумительным спокойствием. С таким спокойствием опытный рыбак наблюдает, как начинает клевать большая рыба. «Вот так цыганок!» — мысленно восхищался им Румянцев.

— Спокойнее, браток, — шепнул Румянцев Кавтуну почти в самое ухо. Но и этот шёпот услышал Михась Гулеев и, подкатившись к ним, прошипел:

— Не балабонь, Румянцев.

И скомандовал:

— Приготовьсь!

Увидев девушку, лежавшую рядом с пулеметчиками, он улыбнулся ей и озорно подмигнул.

— Не робь, деваха! Жив буду, в жинки возьму.

Аня молчала. Она была бледна и вряд ли шутка Тулеева дошла до её сознания. Кроме смертельного ужаса, который ей внушали приближавшиеся к кладке гитлеровцы, они пробудили в ней жажду мести за убитого отца, за сожжённую родную вёску{Деревню.}.

Восемь или девять немцев в длиннополых зелёных шинелях и пилотках вступили на кладку. Другие, сгрудившись около берега, не решались ещё броситься в воду. Но вот один из них что‑то закричал и, указав рукой в сторону горевшей Костричской Слободки, бросился в реку. За ним в воду пошли и остальные. И вот тут‑то фашистов, барахтавшихся в воде и бежавших по кладке, накрыл истребительный огонь партизанской засады. Гулеев метнул гранату, за ним бросили свои «лимонки» и «бутылки» остальные. Потом снова раздался дружный ружейный залп.

__ Огонь! Огонь! — надрывался Михась Гулеев.

Бежавших по кладке немцев вихрем смело в воду, где в страхе, вопя истошными голосами, уже бултыхались их соплеменники. Мутная вода окрасилась кровью, река покрылась трупами немцев. А партизанские пули, как дождь, хлестали и хлестали, вспузыривая реку.

Аня помогала Юрию Румянцеву набивать патронами железную ленту пулемёта. К ней подбежал Гулеев. Он грубо толкнул её в плечо и сунул ей в руки винтовку. Она поняла это как приказ и, встав на колено, начала стрелять в немцев. Чёрные брови её сурово сошлись над переносьем, тёмные густые волосы растрепались. Румянцев, взглянув на неё, вздрогнул и отвернулся. «Как много, видно, выстрадала она, если злоба так ужасно исказила красивые черты лица».

Теперь вся река была запружена немцами. И не кровавый отблеск заката упал тогда в тихие воды Лисички, а кровь врагов нашей Родины обагрила её от одного берега до другого. Трупы, чуть колыхаясь, плыли вниз по течению.

XI

Макей почти первым вбежал в родную деревню. Он не узнал её. Костричская Слободка ли это? Половина её дымилась, сожжённая пожаром. Уцелевшие хаты за год постарели до неузнаваемости. В окнах вместо стекол торчали старые тряпицы, палисады заросли бурьяном. До войны махровые маки цвели здесь под самыми окнами. Какой нарядной была от этого вся улица! А теперь на улице лежат трупы односельчан и чужеземцев, и не маки, а человеческая кровь рдеет лужицами на траве. Дом отца цел, но передний угол почернел и обуглился: огонь только что потушили вбежавшие в деревню партизаны. От соседнего дома осталось одно дымящееся пепелище да русская печь с высокой трубой. Макей с бьющимся сердцем отворил дверь в просторные сени, вбежал в светлую хату с большими окнами. Всё здесь перевернуто вверх дном. На полу валяются разорванные подушки, пух, словно хлопья снега, лежит повсюду. На окне разбитый горшок, запачканный сметаной, а на столе яичная скорлупа и остатки еды. Макей остановился перед развороченной кроватью и молча начал набивать трубку.

— Опоздали, внуче,… — упавшим голосом сказал дед Петро, входя в хату. — Батька твоего в ветрянке спалили. Заметь это себе, — с каким‑то укором произнёс дед Петро, — а я побегу свою старуху шукать.

Макея потрясла весть о гибели отца и всех мужчин-односельчан, но он даже вздохом не обнаружил своего волнения, только глубже затянулся махрою. Вскоре за ним прибежал его адъютант. Он обежал полдеревни в поисках Макея. Пот градом катился с его широкого лица с удлиненным подбородком, спину он старался выпрямить. Большой рот его впервые не. улыбался, в глазах стояли слёзы.

— Сколько народу побито на плошади! — вздохнул он.

— Идём туда, — сурово сказал Макей и, не проронив более ни слова, пошёл на Клубную площадь, где когда‑то стояла старая, вечно зелёная сосна с узловатыми сучьями. И первое, что увидел Макей, входя на площадь, это обгорелый труп, привязанный к почерневшей обожжённой сосне. Белая борода опалилась, лицо покрылось волдырями, обгорелая одежда клочьями свисала с могучего тела. Пальцы ног почернели. Сквозь обгорелые веки виднелись кровавые пустые глазницы вытекших глаз. Трудно было узнать в сожжённом человеке Федоса Терентьевича. Макей сурово сдвинул чёрные брови, отвернулся и молча пошёл дальше. Повсюду в различных позах лежали убитые фашистами мужчины, женщины и дети.

Вдруг суровое лицо Макея с плотно сжатыми тонкими губами исказилось. В широком сарафане лежала бабка Степанида. На полном лице её застыло величавое спокойствие. Казалось, она только прикорнула и вот–вот встанет и, улыбнувшись, что‑нибудь скажет. Но бабка молчала. Это было великое молчанье, призывающее к мести. «Вот и вдов стал наш дед Петро, — подумал Макей. — И меня уже некому будет встретить, приветить. «Макегошка, говорит она бывало, дайкось поцелую». Какой‑то комок подкатился к горлу Макея и глаза его увлажнились.

А вот и Светлана. «Бедный ребёнок! Её словно и собрали умирать — в белом платье. В грудь, изверги… Эх, что теперь будет с Машей? А бабушка, знать, утекла. Хоть бы Наташа спаслась».

— Товарищ командир, — сказал полушёпотом Миценко, — с Марией Степановной плохо. Мать там её сказала, что убили дочь. Вон, знать, в себя пришла. Поднялась. Сюда идёт.

Макей увидел, как на площадь шла Мария Степановна со своею матерью. Они шли под руку. Кто кого из них поддерживал, трудно сказать. Старуха тяжело шаркала ногами. Тряслась её простоволосая, седая голова. Мария Степановна перед ней казалась девочкой. Только это была большая девочка. Голова её опустилась на грудь, она словно смущалась кого и шла медленно–медленно. Но, увидев среди трупов Светлану в белом платье с красным пятном на пелеринке, бедная женщина не выдержала. Вырвав свою руку из руки матери, она подбежала к мёртвой девочке. Но она не бросилась наземь, а вдруг остановилась и застыла над трупиком в каком-то немом отупении. Она видела перед собой лежащую на земле девочку с тонкими бледными губками и маленьким носиком. Но неужели это её дочь? Почему тогда она здесь, кто её сюда положил? Ведь на земле холодно, наверное? Она бережно подняла девочку на руки и плотно прижала к груди, словно боялась уронить её.